Предыдущее заседание по делу «Седьмой студии» прошло в Мещанском районном суде Москвы 8 ноября. Показания продолжил давать подсудимый Кирилл Серебренников. Отвечая на вопросы своего адвоката Дмитрия Харитонова, он объяснял суду, как был устроен и функционировал проект «Платформа». По словам режиссера, работая на стыке театра, хореографии, современного искусства, музыки и медиа, «Платформа» нуждалась во множестве специалистов — от костюмеров и осветителей до стейдж-менеджеров и пиарщиков; об их работе Серебренников и рассказывал суду.
Когда же вопросы касались финансов и менеджмента проекта, обвиняемый то и дело обнаруживал полную неосведомленность: так, по словам Серебренникова, он не участвовал в подготовке контракта с Минкультом («Любые бумаги, которые мне приносят, вызывают у меня паническую атаку»), не знал, были ли технические специалисты оформлены в АНО «Седьмая студия», а о размере и порядке выплат сотрудникам узнавал только в случае задержки («Приходили люди, говорили, что хотят есть»).
Наконец, Серебренников не смог объяснить, почему штатные расписания «Седьмой студии» содержали не соответствующие действительности данные о численности работников и их зарплатах. По предложению адвоката Харитонова суд изучил эти документы; в одном из них говорилось, что зарплата самого Кирилла Серебренникова — 75 тысяч рублей. Подсудимый тут же опроверг эти сведения, сообщив, что получал больше — 100 тысяч.
В этот момент ход заседания был скомкан адвокатом Ксенией Карпинской, которая сообщила суду о своих сомнениях относительно законности участия одной из сторон в процессе. Как выяснилось, речь шла о представителе Минкульта (ведомство признано потерпевшим) Александре Лебедеве — поднявшись с места, экс-чиновница Софья Апфельбаум сказала, что юрист сопровождал ее бывших коллег на очных ставках, и заявила ему отвод. Судья Ирина Аккуратова объявила 20-минутый перерыв, который затянулся более, чем на два часа; после этого она подтвердила слова Апфельбаум, зачитав фамилии сотрудников министерства, которых адвокат Лебедев представлял во время следственных действий. На этом заседание и закончилось.
Заседание начинается с часовым опозданием. Сегодня гособвинение представляет только прокурор Надежда Игнатова, ее коллега Лавров отсутствует.
Судья Ирина Аккуратова продолжает процесс. Она тихо спрашивает мнение участников процесса об отводе адвоката Лебедева, представляющего Минкульт как потерпевшую сторону; на прошлом заседании этого потребовала обвиняемая Софья Апфельбаум. Все подсудимые поддерживают отвод.
Адвокат Поверинова объясняет, что в деле есть показания многих свидетелей — например, Махмутовой — которых допрашивали в присутствии Лебедева. При допросе с ним, говорит Поверинова, Махмутова изменила свои показания в сторону обвинения.
— Поэтому, я считаю, правильно и целесообразно, чтобы потерпевших представлял другой человек, — завершает Поверинова.
Другие адвокаты также кратко поддерживают ходатайство. Судья Аккуратова собирается уйти на решение, но вспоминает, что забыла спросить мнение самого представителя потерпевших и обвинителей, улыбается и разворачивается. Слушатели смеются.
Адвокат Лебедев выступает против своего отвода. Он считает, что ходатайство защиты подсудимых незаконно и просит в нем отказать.
Прокурор Игнатова также считает, что оснований для отвода нет — она негромко объясняет, что участие в процессе представителя министерства не нарушает УПК.
Судья уходит на решение.
Вернувшись через минуту, она кратко зачитывает решение: ходатайство об отводе не подлежит удовлетворению.
К кафедре выходит Кирилл Серебренников. На его футболке надпись на латыни: Deus conservat omnia («Бог сохраняет все»; эпиграф к «Поэме без героя» Анны Ахматовой, спектакль по которой режиссер поставил в «Гоголь-центре»; по-русски эту фразу процитировал в стихотворении «На столетие Ахматовой» Иосиф Бродский: «Бог сохраняет все; особенно — слова прощенья и любви, как собственный свой голос»).
Вопросы задает адвокат режиссера Дмитрий Харитонов.
— Вы говорили о государственном контракте, который был заключен в 2011 году между Минкультом и «Седьмой студией». Обсуждали ли вы вопросы заключения с Апфельбаум?
— Нет, в формировании пакета документов я не участвовал, я не знаю, как это делается, для меня это темный лес. Формальные вопросы. Мы не участвовали.
— Я спросил про Апфельбаум.
— Мы обсуждали, что «Платформа» начинается.
— Принимали ли вы участие в создании конкурсной документации?
— Нет, я не знаю, как это делается.
— Обсуждали с Итиным и Малобродским?
— Нет. Со мной это не обсуждалось. Я знал сам факт того, что он будет заключен.
— Обсуждали ли вы внесение в госконтракт каких-либо сведений, которые помогли бы выиграть его «Седьмой студии»?
— Нет, повторюсь, ни с кем я ничего не обсуждал.
Харитонов продолжает допрашивать подзащитного. Он уточняет, как согласовывался перечень художественных мероприятий с Минкультом, чем занимался при его согласовании сам Серебренников. Режиссер отвечает, что он обсуждал художественную программу с кураторами и предлагал список мероприятий, уже согласованных и обсужденных.
— Дальше уже шла бумажная работа в Министерстве. Как она шла, я уже не очень знаю, — говорит Серебренников. — Все, что могли, мы к моменту подачи писали, дальше жизнь вносила свои коррективы. Насколько я помню, министерство понимало, что это живое дело, что это программа творческая.
— Каким образом определялась стоимость мероприятий, которая указывалась в дополнении к соглашению о субсидии?
— Это, насколько я понимаю, были примерные суммы. У нас же субсидия была фиксированная, и мы в рамках этой субсидии должны распределить мероприятия — ни больше, ни меньше.
— Кто определял стоимость мероприятий в «Седьмой студии»?
— Соглашение о субсидии пишется людьми, которые имеют опыт театрального менеджмента — они имеют хотя бы предположения насчет того, сколько стоит мероприятие. Исходя из их профессионального опыта и ощущений того, чего они получили от творческой группы... Иногда это были более размытые [предположения] — «будет проект, где будет пять часов играть музыка Мортона [Фельдмана], будет ощущение сна». То есть это были предварительные сметы.
— Вы лично какое-либо участие принимали в определении стоимости мероприятий?
— Нет, в этих документах я не участвовал, я работал по факту, когда мероприятие уже по факту проводилось — там меня просили, например, сократиться.
— А в отчетах вы принимали участие?
— Нет, не мои полномочия.
— Вам известно, кто занимался этим?
— Достоверно неизвестно. Я предполагаю — генеральный продюсер, продюсеры, бухгалтерия.
— Давали ли вы указания насчет внесения в отчеты недостоверных сведений? — продолжает адвокат.
— Нет, не давал. Это бессмысленно.
— Знакомились ли вы с содержанием отчетов?
— Когда мне нужно было подписывать отчеты по результатам года, там был список, я смотрел на него и понимал, что все мероприятия проведены. В сметы я не вникал.
— Вы сказали, что подписывали. Почему вы это делали?
— Министерство попросило. Сначала у меня не было права даже подписывать, потом они сделали доверенность на то, чтобы я подписывал документы — видимо, они хотели, чтобы моя персона как-то при этом присутствовала.
— Они хотели — это кто? — уточняет судья Ирина Аккуратова.
— Они — это Министерство культуры. Они же не персонифицированы.
— А представлялись ли творческие отчеты? — продолжает адвокат.
— Да. Они содержали рассказ о событиях, фотографии, картинки, список участников, описание мероприятия. Их готовили линейные продюсеры. Еще раз повторюсь — проект «Платформа» был не скрытым или тайным, он был в соцсетях, прессе, был известен всему миру, поэтому у нас отчетность о том, что мы делаем, была ежедневная, на регулярной основе, помимо каких-то формальных дел.
— Имело ли АНО «Седьмая студия» до начала «Платформы» собственную площадку для мероприятий?
— Это была главная трудность. Нет, не имела. Нам предстояло сделать проект в помещении, которое для этого совсем не приспособлено, а подходящего не было вообще. Поэтому пустой «Цех Белого» с белыми стенами — это было спасение для нас.
— Вы арендовали это помещение?
— Это было соглашение. У нас были какие-то документы о взаимных соглашениях — мы там играем, они что-то делают. Там не было ни света, ни звука — ни приборов, ни стульев, нет возможности менять пространство, нет акустики, инструментов, гримерок — ничего. Все это требовалось оборудовать за достаточно короткое время. А нам нужен был быстрый режим — вышло мероприятие, завтра уже все меняют, демонтируют.
— Каким образом была решена проблема отсутствия оборудования в «Цехе Белого» и у «Седьмой студии»?
— Для того, чтобы мероприятие произошло, все вещи надо арендовать или купить. Допустим, вот этот знаменитый рояль, о котором мы будем говорить потом — нас следователи пытали за него каленым железом — мы его купили от отчаяния, потому что <нрзб> иначе невозможно. Каждый день арендовать рояль и привозить его...
— Давайте с оборудованием сначала решим.
— Покупалось и арендовалось.
— Если вам известно, то кто и какое оборудование приобрел и как это оплачивалось?
— Мне об этом неизвестно. Об этом лучше знает генпродюсер или технический директор. К запуску проекта «Платформа» все уже было сделано.
— Как оплачивалось это оборудование?
— Мне это неизвестно.
— Существовал ли запрет на приобретение оборудования для «Платформы»?
— Мне об этом неизвестно достоверно, но я когда-то слышал об этом разговоре.
— Расскажите о главном предмете, который приобретался. Вы упоминали рояль.
— Не знаю, на какие деньги. Помню, что подошел Малобродский, сказал — музыканты жалуются, нам нужен рояль, мы без него не можем. Нам его, видимо, надо не арендовать каждый раз, а лучше купить, и есть договоренность с фирмой, которая даст его в рассрочку. Я был к этому не готов, но мы нашли место, и дальше жизнь проекта исходила из того, где он стоял. Большой рояль Yamaha очень хорошего качества, на нем соглашались играть хорошие музыканты.
— Стоимость можете назвать?
— Не помню. Пять миллионов, шесть. Много миллионов.
— Каким образом составлялись сметы на мероприятие? — продолжает Харитонов.
— Как все устроено, давайте я базово расскажу. Меня или человека, который мероприятие придумал…
— Давайте на примере, — перебивает режиссера адвокат.
— «Сон в летнюю ночь». Ко мне приходит исполнительный продюсер [Екатерина] Воронова. Говорит: «Кирилл Семенович, что за спектакль?». К моменту, что она приходит, все есть в моей голове и в каких-то творческих набросках. Дальше требуется детализация. Я говорю: «Хочу, чтобы это был перфоманс, когда зритель перемещается из одного пространства в другое, переходя из одной новеллы в другую, променад-проект. А что это будут за объекты? А еще у нас будет электронная музыка сложная, видимо, нам нужно много наушников, микрофонов, которых у нас нет, нам нужен драматург, потому что это будет вольная интерпретация Шекспира. А еще будет проблема со светом и видео — будет использоваться живая камера, которая будет передавать видео из другого помещения. А еще будет большой круг, устланный коврами, где будет танец, нужно устраивать репетиции, спланировать».
Дальше Воронова совещается с художниками по костюмам, которые описывают, что нужно каждому артисту — один, условно, может быть в [одежде марки] Zara, другой — в винтажной шляпе и старых перчатках 1940-х годов. Или, например, ковры с Измайловского рынка — там есть человек, он обещал подобрать цветовую гамму. Как зонировать пространство между эпизодами? Построить большие стены — они нам нужны будут потом для изменения пространства. Пять метров в высоту, 12 метров в длину — такие стены-трансформеры нам сделали.
Потом, выслушивая всю эту информацию, она понимает, сколько это все будет стоить, потому что я ничего не знаю, я даю только какие-то идеи. Она все это считает и говорит: «Кирилл Семенович, мы вообще ни в какие сметы не влезаем — тут мы посчитали вот столько, тут не знали». Я отвечаю: «Давайте сократим вот эти стены, они будут участвовать в нескольких проектах, их стоимость можно взять из других проектов». Дальше идет работа по сокращению сметы — для того, чтобы втиснуть их в наши возможности.
— В эту смету входят гонорары приглашенным артистам?
— Разумеется. С ними встречается линейный продюсер, спрашивает, сколько они хотят получить. Дальше уже обговариваем.
— В «Сне в летнюю ночь» участвовали постоянные артисты «Седьмой студии»?
— И постоянные, и приглашенные артисты играли. Плюс за каждый спектакль артисты получали деньги как за мероприятие.
— Окей, по результатам работы линейного продюсера появляется смета. Как она утверждалась?
— Сие мне неизвестно. Наверное, подавалась в бухгалтерию.
— Вы ее утверждали?
— Мы обсуждали ее, что-то вычеркивали. Если это согласование — то да.
— Куда подавались сметы для исполнения?
— В бухгалтерию.
— Как они исполнялись?
— Предполагаю, что из бухгалтерии выплачивались деньги.
— То есть, спектакль «Сон в летнюю ночь», он был...
— Конечно. Можете его посмотреть в январе, он идет до сих пор.
— Вам известно, из каких денег он оплачивался?
— Предполагаю, что из субсидии Минкульта.
— Известно ли вам об использовании наличности в «Седьмой студии»?
— Да, мы получали зарплату наличностью. Или, например, возмещали себе то, что потратили на покупки для «Седьмой студии». Например, за кимоно, которые до сих пор играют в «Сне в летнюю ночь».
— Ставили задачу перед кем-то использовать наличные?
— Нет. Я повторяю, я никаких таких задач перед ними не ставил.
— Было ли вам известно, как Масляева получала наличные?
— Нет, мне ничего не известно.
— Сообщала ли Масляева о получении денежных средств в банкомате путем снятия с корпоративной банковской карты?
— Нет, не сообщала. Я не знаю, как она их получала, как учитывала.
— Известно ли вам о заключении Масляевой и Итиным договоренностей с Синельниковым о получении наличных денежных средств?
— Нет.
— Известен ли вам ИП Синельников?
— Нет.
Затем адвокат перечисляет фирмы, упомянутые в обвинительном заключении. На его вопросы Серебренников отвечает, что эти названия ему неизвестны.
— Подписывали ли вы договоры с указанными компаниями? — продолжает Харитонов.
— Нет.
— Некоторые из них вам подконтрольны?
— В смысле?
— Обвинение так утверждает.
— Нет, я о них ничего не знаю.
— Знали ли вы, как учитывались наличные деньги в «Седьмой студии»?
— Я вообще мало чего знаю о деньгах в «Седьмой студии». Я знал, что они либо есть — люди прибегали, говорили, деньги пришли, не останавливаемся, работаем — либо их нет. Откуда они пришли, я не знал. Я знал об их наличии и их отсутствии, с этим связана моя работа. Больше я ничего не знал.
— Давали ли вы указания сотрудникам «Седьмой студии» об использовании наличных?
— Нет. Я говорил: «Нам нужно сделать спектакль, достать реквизит, выплатить гонорары». Вот мои указания.
— Требовали ли вы того, чтобы выплаты согласовывались с вами?
— Нет.
Судья Аккуратова снимает вопрос, говоря, что Харитонов повторяется.
— Знакома ли вам Филимонова [на которую были зарегистрированы некоторые из фирм, упомянутых в обвинительном заключении]?
— Мы с ней не знакомы, разумеется, но, по-моему, это та дама, которая была при Масляевой. Я не знаю — может быть, работала, может быть, родственница или подруга.
— Знакомы ли вы с Синельниковым?
— Нет.
— С Педченко [через которого, по версии следствия, Масляева обналичивала деньги]?
— Нет. Нас на очной ставке познакомили.
— Работал ли Педченко в «Седьмой студии»?
— Мне это неизвестно.
— Вы говорили, что в «Седьмой студии» был проведен аудит. Когда, в связи с чем и кто проводил?
— Это случилось к концу «Платформы». Я так понимаю, часто программа оплачивалась теми деньгами, что придут потом. К концу проекта стало понятно, что вперед уже денег не будет, и пришла Катя [Воронова], сказала, что денег начало не хватать. Я говорю: «Как так, должно хватать же». Я предложил аудит. Катя нашла аудитора, она длительно проверяла, потом попросила нас собраться. К тому моменту Масляева перестала подавать признаки жизни и вообще исчезла с радаров.
И, значит, Катя искала ее, я просил ее как-то найти, потому что собрание должно было быть в ее присутствии, она ответственна за бухгалтерию «Седьмой студии» в эти годы. Это было сделано с большим трудом, мы собрались, и аудитор рассказывала — она не нашла этого, не нашла этого, каких-то документов не хватало для отчетности. Катя, посчитав бюджеты, сказала, что нам не хватает нескольких миллионов, и где же их брать. У меня было ощущение, что их Масляева присвоила. Я не могу никого никогда обвинять голословно, я попросил Итина — давайте разбираться с этой дамой и что-то делать. Масляева не хотела ни с кем разговаривать, на претензии огрызалась и говорила, что я ничего не знаю.
На самом деле, собрание закончилось тем, [что] мол, давайте думать. Ко мне после «Платформы» приходили люди, просили деньги вернуть — я возвращал им их из своих гонораров. Поэтому у меня к Масляевой большие претензии.
Харитонов просит исследовать и предъявить Серебренникову три творческих отчета. Это позволит выяснить, проводилось ли мероприятие, сколько оно стоило, и кто в нем участвовал, объясняет адвокат.
Судья Аккуратова выносит ходатайство на обсуждение. Потерпевшие и обвинение не возражают. Судья просит помощницу принести нужные тома и листает их.
Аккуратова просматривает отчеты, не зачитывая их вслух, лишь проговаривая что-то про себя.
Теперь судья читает творческий отчет «Седьмой студии» за 2013 год. Она обращает внимание на то, что документ — без подписи и без печати.
По просьбе одного из адвокатов объявляется пятиминутный перерыв.
Перерыв заканчивается. Харитонов продолжает допрос подзащитного — он спрашивает про спектакль «Охота на Снарка».
— Вы принимали участие в подготовке данного спектакля?
— Я был художником.
— А другие сотрудники «Седьмой студии»?
— Да, принимали участие.
Серебренников перечисляет несколько фамилий тех, кто работал над спектаклем.
— Вам известно, сколько раз спектакль «Охота на Снарка» был показан?
— В 2012 году был показан девять раз, — отвечает режиссер и зачитывает точные даты.
— Приобреталось ли для спектакля какое-либо оборудование, костюмы?
— Разумеется, костюмы. Они покупались на рынках, в магазинах. Реквизит покупался и изготавливался, была световая и видеоинсталляции, которые были частью декораций.
— Спектакль «Метаморфозы» был ли выпущен в рамках проекта «Платформа»?
— Это сложный большой проект, который игрался несколько лет, он пользовался вниманием, на него покупались билеты. Это проект, в котором с русской стороны участвовала «Седьмая студия», а с французской стороны — режиссер Давид Бобе, был хореограф Делавалле Бидьефоно, видеохудожник Жозе Геррак. Участвовала группа конголезских танцоров. Разумеется, для спектакля строили сложные декорации, решетку, по которой лазали артисты, три машины с фарами, световое оборудование, дым, сложный звук, костюмы. Спектакль выпускался несколькими частями, как сериал — сперва четыре часа, потом подвергался метаморфозам. В 2012 году было семь показов.
Серебренников вновь зачитывает даты показов.
— Скажите, пожалуйста, как долго готовился и репетировался данный спектакль?
— Достаточно долго, вся его подготовка занимала несколько месяцев, сам репетиционный период был достаточно компактный — режиссер Бобе требовал сразу полностью декорации, свет и звук.
— Платили ли вы за эти, назовем их так, капризы режиссера Бобе деньги?
— Конечно.
— А он прилетал из Франции или управлял процессами дистанционно?
— Он прилетал, конечно. Дистанционно другие режиссеры все делают.
В зале слышится смешок; Серебренников рассказывает про конголезских танцоров.
Серебренников опять зачитывает расписание с точными датами показа «Метаморфоз» — спектакль появился в репертуаре «Платформы» в 2012 году, но играли его и позже.
— Скажите, пожалуйста, гонорары приглашенным артистам были выплачены или нет?
— Да, они были выплачены. Если бы они не были выплачены, я бы об этом знал.
— Хорошо. Дальше: мультиплекс «Диалоги», — продолжает Харитонов.
Серебренников рассказывает о спектаклях «Мальчики пахнут апельсинами» и Funny Dream; о том, как «Цех Белого» был поделен на несколько пространств и о площадке для работы современных композиторов.
— Мы давали им заказы, они сочиняли специальные музыкальные произведения. Фамилии позже скажу, один из ярких представителей этого года — Сергей Невский, чью оперу Autland мы исполнили как премьеру на «Платформе». Был спектакль театра Dirty Deal из Риги, у каждого спектакля по восемь показов, нон-стоп проект такой. Был Ансамбль современной музыки из Москвы.
Харитонов спрашивает об изготовлении костюмов и выплате гонораров. Режиссер рассказывает, что для некоторых спектаклей требовалось создавать все почти с нуля — это были премьеры.
— Это все выплачивалось за счет субсидий «Платформе» через бухгалтерию, — говорит Серебренников.
— Расскажите теперь, пожалуйста, о проекте Autland.
— Это опера, написаная по заказу «Платформы». Это сочинение Невского, посвященное проблемам аутизма. Первый раз, наверное, на территории искусства было объявлено об этой проблеме, у нее [оперы] есть социальная миссия. Показать, что [аутизм] это не безумие, не сумасшествие, а особенность развития. В опере участвовали музыканты и исполнители высокой квалификации — VocalLab из Нидерландов и еще хор из России.
После того, как этот спектакль произошел, собственно, было очень много декораций, тонна плюшевых зайцев, которые выдавались зрителям; зрители были частью спектакля, проходили терапию. Было много реквизита, потому что там разбивали ящики, что-то нужно было докупать.
После спектакля у нас была встреча с [главредом журнала «Сеанс»] Любовью Аркус, которая тогда делала фильм, посвященный аутизму. Тогда этот фильм был показан впервые на «Платформе», после него была дискуссия.
— Были выплачены гонорары?
— Были выплачены, насколько я знаю. Через бухгалтерию.
— Расскажите про творческую лабораторию «Транскрипция».
— Это наш с Сергеем Невским проект для того, чтобы молодые режиссеры могли создать интерпретацию музыкальных произведений, которые не исполнялись в России. Музыка, которая исполнялась, была достаточно сложной современной музыкой. Все произведения играл Московский ансамбль современной музыки, перед этим была подготовительная работа большая.
Каждая группа предлагала свое решение в рамках пространства, Было два показа, до этого была целая неделя подготовительной работы с музыкальным материалом и с артистами. Было очень много участников. Тут тоже были и гонорары, и траты на костюмы и реквизит.
— Следующее событие — концерт «Восстание» [Энно Поппе].
— Это тоже современная музыка. Все это было на тему восстания, это было важной концепцией и идеей. Игрались его произведения и произведения других композиторов на тему восстания. Это экспериментальная музыка, его тоже исполнял Московский ансамбль современной музыки.
— Сразу говорите про гонорары.
— Были, это люди, без гонораров из дому не выходящие. Я не знаю, как — наличные, безналичные, в каких видах валют и прочее.
— Концерт «Катастрофа».
— Программу концерта составлял Теодор Курентзис, мы дали ему карт-бланш. Среди прочего, там было произведение, которое заканчивалось полным разрушением инструментов, распиливанием бензопилой чего-то, разбиванием стульев и вообще всего. Музыкант-классик, работая автогеном, распиливал автомобиль.
— Картина апокалипсиса? — улыбается Харитонов.
— Картина апокалипсиса, — подтверждает подсудимый. Как и во всех случаях до этого, он рассказывает про необходимый для постановки реквизит и перечисляет фамилии участников.
— Гонорары выплачивались?
— Да, да.
— Дальше. Концерт «Стороны света», — продолжает адвокат.
— Мы открыли сезон этим концертом. Осень 2012 года, два показа. Это был синтетический концерт.
Судья тихо протестует против вопроса, повторяя словосочетание «синтетический концерт»; суть ее претензий неясна. Харитонов объясняет, что его подзащитный дает показания для потерпевшей стороны — Минкульта — которым «чего-то не хватает». Судья просит Серебренникова продолжить отвечать на вопрос, но ближе к делу. Серебренников достаточно быстро перечисляет фамилии участников проекта и объясняет, какой реквизит и оборудование для него было изготовлено.
— Хорошо. Теперь «Хардкор, только хардкор».
— Это концерт. Экспериментальная музыка от берлинцев. Это концерт самой сложной экспериментальной современной музыки, который требовал и репетиций, и гонораров, и реквизита.
— Концерт 12.12.12.
— Речь шла тогда о конце света, и мы сделали концерт, в нем принимали участие «Кураж-квартет», исполнявший каверы, и певцы «Седьмой студии». Он происходил, собственно.
— Дальше. Концерт «Вася и отморозки».
Серебренников рассказывает об идее концерта; объясняет, что певец Вася Обломов тогда был на пике популярности; концерт вел Леонид Парфенов.
Харитонов просит рассказать про концерт «Внутренняя Империя». Режиссер опять говорит о сложной современной музыке в исполнении коллектива Neue Vocalsolisten Stuttgart.
Затем обвиняемый по просьбе адвоката рассказывает о постановке спектакля «Рожденный заново. История солдата». Он был показан «Седьмой студией» несколько раз; в нем участвовали музыканты, актеры и участники военных действий, он выиграл премию «Золотая маска» в рубрике «Эксперимент».
— Чтобы не повторяться — творческие отчеты за 2013-2014 годы содержали ли какие-то недостоверные сведения?
— Нет. В отчетах есть все фотографии и прочие данные, про каждый проект я могу рассказать. Все проекты были реализованы в срок и на высоком художественном уровне.
— Понятно. Ваша честь, я прошу...
Судья Аккуратова прерывает адвоката и напоминает, что подсудимому показали еще не все документы. Харитонов не хочет повторяться и пытается объяснить, что обо всем уже спросил своего подзащитного, но потом соглашается и передает Серебренникову отчеты за 2013-2014 годы. Режиссер снова начинает подробно рассказывать о постановках, но судья его останавливает и напоминает: его спросили лишь о том, есть ли в этих отчетах недостоверные сведения. Пролистав оба отчета, Серебренников говорит, что сведения в них достоверны.
Теперь Харитонов просит обратить внимание на протокол осмотра предметов, изъятых во время обыска в жилище Малобродского, а именно, его электронных писем с адреса [email protected] — адвокат хочет задать своему подзащитному вопросы по их содержанию.
Судья изучает документ и опять читает письма себе под нос; их содержание не совсем ясно, но кажется, будто речь в них идет о выплате гонораров артистам и о зарплате самого Малобродского. На неразборчивое чтение писем у судьи уходит около 15 минут. Затем Харитонов продолжает задавать вопросы.
— Давайте сначала поговорим о письме [Малобродского] от 13 февраля 2012 года. Вы получали это письмо, знакомились с ним?
— Да, получал, помню.
— Можете ли вы объяснить, что имеется в виду под записью «долги в 10-11 млн рублей банку»?
— Вероятно, речь идет о банковском кредите на открытие «Платформы». Да, это кредит в банке.
— Что значит «долги около 3,6 млн рублей» вам обоим?
— Это те деньги, которые мы [с Итиным] давали на открытие проекта.
Серебренников комментирует другие долги: 0,7 млн рублей — танцевальной компании, 0,6 млн — поставщикам, 0,4 млн — долги по зарплате кураторам.
— Что такое «потребность в оборудовании — 6–7 млн рублей»?
— Я думаю, это оценка Малобродского насчет того, сколько денег нужно для необходимого оборудования.
Теперь адвокат Серебренникова задает ему вопросы, касающиеся переписки с Малобродским об условиях перехода последнего в «Гоголь-центр».
Серебренников рассказывает, что Малобродский был ценным сотрудником, и он решил позвать его создавать «Гоголь-центр». Зарплата в «Гоголь-центре» была меньше, поэтому Малобродский не захотел менять работу, и Серебренников пообещал ему узнать у Итина, можно ли выплачивать ему часть зарплаты из бюджета «Платформы» за то, чтобы тот время от времени их консультировал. Итин сказал: «Раз человек у нас не работает, мы не можем ему платить». После этого Серебренников и Итин стали «уводить» эту тему от Малобродского.
— Кирилл Семенович, вы создавали организованную преступную группу? — спрашивает адвокат.
— Я не создавал организованную преступную группу ни для чего, никогда, ни для каких хищений, я создавал театральный проект.
— Вы присваивали себе деньги, выделенные на проект «Платформа»?
— Никогда в жизни не присваивал того, что мне не принадлежит. Я получал только гонорары за спектакли, они были не такие большие по сравнению с гонорарами в других театрах.
— Представляли ли вы в Минкульт заведомо ложные сведения?
— Никогда я ложных сведений не предоставлял, не скрывал ничего, мы рассказывали всю правду, и все творческие отчеты содержат достоверные сведения, они были.
У Харитонова больше вопросов нет, у других обвиняемых тоже. Адвокат Итина Юрий Лысенко спрашивает, что означают слова Серебренникова о том, что они с его подзащитным находились постоянно в контакте; режиссер рассказывает, что они созванивались, так как Итин совмещал работу в «Седьмой студии» и руководство ярославским Волковским театром.
Также адвокат уточняет, откуда Серебренникову известно, что Воронова договаривалась с Итиным о зарплате; режиссер говорит, что сам посоветовал ей обратиться к гендиректору, а затем узнал, что они решили вопрос.
Наконец, защитник спрашивает Серебренникова, возможно ли поставить спектакль только за безналичный расчет.
— Вы знаете, какая штука. Я не являюсь экспертом по оплате всех мероприятий. Мне кажется, что любой спектакль — это совмещение оплат.
Серебренников не говорит прямо, что обойтись без наличных невозможно, но предполагает, что сделать это было бы сложно.
На этом вопросы защиты заканчиваются.
Теперь вопросы задает прокурор Надежда Игнатова. Она начинает допрос с того, как был придуман и представлен тогдашнему президенту Дмитрию Медведеву проект «Платформа». Серебренников, в целом, повторяет то, что говорил в самом начале своего допроса.
— Вы планировали то, сколько продлится проект?
— Да, три года.
— Почему три года?
— Красивая цифра. На самом деле, за год не успеть, за два не успеют разобраться, а три года — уже можно что-то успеть.
— Я объясню, почему спрашиваю. Вот «Платформа» три года проработала, а потом что?
— А я вам скажу, что. «Платформа» должна была работать и дальше, но что было дальше: пришел новый министр культуры и сказал — все эксперименты с современным искусством за свой счет. Выделенные уже деньги куда-то пропали, куда — вот разберитесь.
Игнатова уточняет, кто из Министерства культуры предложил учредить «Седьмую студию» именно в форме АНО (режиссер говорит, что не помнит), и почему «Седьмая студия» была зарегистрирована у него в квартире (Серебренников отвечает, что больше физически было негде).
Затем Игнатова спрашивает про «технический персонал» — про тех, кто, например, убирался в зале после спектаклей. Серебренников говорит, что такой персонал был, но были ли эти сотрудники устроены в штат, он не знает.
Игнатова уточняет, как по документам был оформлен Серебренников в «Седьмой студии».
— Вы знаете, про договор я не помню, как я был устроен в «Седьмой студии» — не знаю. Я не подписывал документы о трудоустройстве; по крайней мере, я не помню этого. Я подписывал зарплатную ведомость каждый месяц.
— Вам зарплату приносила Воронова?
— Да, после того, как я постоял один раз в очереди в кассу.
— Это входило в ее должностные обязанности?
— Нет. Это было: «Кать, пожалуйста».
— А как ей выдавали ваши деньги?
— Я не знаю.
— А были какие-то отчисления в фонд ОМС, в Пенсионный фонд?
— Про это я не знаю. Я еще раз повторю — я художественным руководителем работал, и у меня в обязанностях было много всего, но это не входило.
— В связи с чем сотрудники приходили к вам и жаловались на то, что им не пришли деньги? — продолжает прокурор.
— Итин в Ярославле. По всем вопросам жизненным, в том числе беременности, ко мне приходят артисты, хоть я и не гинеколог. Они мне жалуются почти по всем жизненным проблемам. Еще почему — я же их позвал на работу, значит, как-то я за них и отвечаю, — говорит режиссер.
Затем Игнатова заявляет ходатайтство об исследовании протокола осмотра предметов, изъятых в ходе обыска у помощницы Серебренникова Анны Шалашовой 23 мая. Никто не против, просьбу удовлетворяют. Аккуратова вновь тихо читает документы; разобрать ничего невозможно. Наконец, судья заканчивает читать, а прокурор просит Серебренникова объяснить, о чем в этих письмах шла речь.
Обвиняемый говорит, что переписка относится к тому времени, когда он приступал к созданию «Гоголь-центра» — люди переживали, что он бросит «Платформу». Также обсуждения касались фонда поддержки и развития «Гоголь-центра»
Следующая переписка касается «Гоголь-центра», а не «Платформы», объясняет Серебренников, еще одна — постановки спектакля «Кому на Руси жить хорошо» и обсуждения ситуации после аудита.
— А что означает фраза «Мы троллим Стасика»? — уточняет обвинитель.
Слушатели смеются; Серебренников озадаченно пытается вспомнить, кто такой Стасик и отмечает, что в ответ он тогда написал «ржака», то есть диалог был шуточным.
— А что значит фраза «Итин…», — продолжает прокурор.
— «Итин реально ссыт связываться с ГЦ»? — перебивает ее Серебренников.
Слушатели снова смеются; пристав зычно кричит: «Потише!», судья просит обвиняемого не произносить вслух такие слова.
Серебренников объясняет, что речь идет о том, что у Волковского театра в Ярославле, который возглавлял Итин, репутация классического театра, а у экспериментального «Гоголь-центра» —репутация «отморозков».
На этом судья объявляет перерыв, следующее заседание состоится 13 ноября в 9:30.