Пневмония. Больничный дневник журналистки «Медиазоны»

Именины. Четверг, 2 апреля

День памяти святой мученицы Александры Амисийской. Схвачена во время гонения на христиан в городе Амисе на берегу Черного моря в 310 году. Вместе с другими женщинами ее раздели, избили палками, ей отрезали сосцы, после чего, повесив, строгали по телу заостренными крюками, потом сожгли заживо в раскаленной печи.

Сегодня у меня именины и какой-то там день самоизоляции (я уже сбилась со счету). Не могу сказать, что испытываю что-то подобное мучениям Александры, но чувствую себя откровенно неважно — причем уже третий день. Списывала свое самочувствие на обострение хронического бронхита, а сегодня — температура сорок. Поймите меня правильно, в таких условиях вызывать врача откровенно стремно. Во-первых, не хочется дергать врачей по пустякам, во-вторых, не хочется оказаться в инфекционном отделении рандомной больницы со слабым иммунитетом во время пандемии коронавируса (спойлер алерт: … ).

По совету коллеги звоню в неотложку и слышу просто *********** [удивительный] ответ: «Вызывайте участкового врача». С температурой сорок? Да, пейте анальгин и вызывайте участкового врача. Звоню в поликлинику, женщина в шоке выслушивает историю про неотложку и говорит, что участковый врач будет где-то в четыре. На часах — в районе полудня.

Через пару часов звонит медсестра, говорит, приеду сейчас брать мазок на коронавирус. Приходит молодая девушка, перчатки и маску надевает ровно в тот момент, когда нужно брать мазок. Ну ладно, если что — тут уж я не виновата. Говорит, результата нужно ждать от двух до четырех дней, есть одно «но»: если результат отрицательный, вы об этом не узнаете. Что, даже смску нельзя прислать? МЧС каждый день сообщает мне про дождь и ветер, а тут тема посерьезнее. Нет бы написать: «У вас нет коронавируса, расслабьте очко».

Медсестра ушла, звонит участковая врач: «Как вы себя чувствуете?». Говорю то же, что и ранее — дежурной в поликлинике. «Что значит, у вас температура сорок? А вчера вы сказали, что чувствуете себя хорошо!» Да в смысле, говорю я, ведь я вам вчера не звонила. И дальше просто прекрасное: «Вы что, не врач?» Нет, это вы — врач, я — пациентка. Так я узнала, что меня перепутали с сотрудницей поликлиники, которая сидит на карантине, и мой мазок, по ходу, тоже. Ну, бывает.

Участковая сразу потребовала от меня надеть маску, смотреть горло даже не стала. Послушала легкие, «надо срочно в больницу, подозрение на пневмонию». Скорая приехала оперативно. Сосед по лестничной клетке проводил таким взглядом, что стало не по себе. В машине говорят: поедем в Госпиталь ветеранов войн. Куда-куда? В Госпиталь для ветеранов войн, девушка, ближайшие больницы — битком.

На пороге госпиталя я сразу поняла, что хочу домой. Меня посадили на лавку в коридоре, рядом — стол с документами, вокруг возятся несколько человек в химзащите. Нервная женщина забирает у меня паспорт и полис, ехидно говорит фельдшеру: пневмония? У ЭТОЙ-ТО?!

В приемном покое — паника, страдания, стонущие от боли старики с искаженными лицами. Я немедленно начинаю плакать. Подписываю бумажку, что не буду здесь курить — это нарушение режима. Все еще надеюсь, что рентген ничего не покажет, и меня просто отправят домой.

Ловлю чужие взгляды и нервно поправляю черную тканевую маску. Не знаю, защищает ли она от коронавируса, но у меня хронический кашель. Пару недель назад я ехала без маски в метро, и после приступа кашля слегка получила ******** [тумаков]. В общем, маска решает.

Рентген, анализ крови, подписываю еще бумажки, сдаю пальто и смутно понимаю, что просто так мне отсюда уже не свалить. Мне становится хуже, меня то и дело оставляют на каких-то лавках: «Ожидайте». Постоянно слышу: «Она нам здесь не нужна. Зачем ее привезли?» Запомнилась реплика медсестры: «Не дышите на меня, у меня дома дети». Кажется, я уже ничего не соображаю.

Меня приводят в десятое отделение, вообще-то — неврологическое, но сейчас срочно перепрофилированное. Примерно полчаса я сижу на лавке, где меня бросили, и плачу. Напротив — зона отдыха, старые диваны с обивкой из кожзама, аквариум и телевизор (время его работы: с 17:00 до 22:00), много растений. Это хорошо, я люблю растения. Я еще не знаю, что туда меня больше не пустят.

Наконец-то слышу: «Такая-то! В палату №4». А можно заплатить за отдельную палату? Нельзя, — отвечает хамоватый молодой санитар. Уже потом от другой медсестры узнаю, что отдельные палаты забронированы для медперсонала на случай полного карантина, когда никто не сможет уходить с работы домой.

В палате №4 стоит пять кроватей, занимаю свободную слева от входа. Мне кажется, что тут чисто. Сажусь на кровать и сразу начинаю плакать. Мои соседки — три взрослые женщины — пытаются меня успокоить добрым словом. Потом я пойму, что с соседками мне очень повезло. Они попали сюда точно так же: температура, кашель, подозрение на пневмонию.

Последней заселяется пожилая женщина — 94-летняя Ирина Владимировна [имя изменено], которая с пяти лет живет в Ленинграде и пережила блокаду. Она заходит в палату со словами: «Тридцать лет назад в этом госпитале умер мой муж».

Я ложусь на кровать и просто лежу. Потом вспоминаю слова санитарки: «Готовьтесь провести здесь две недели». И снова начинаю плакать. Какое-то время я вообще не реагирую на происходящее.

А потом появляются тараканы. Соседка открывает тумбочку, и они валят оттуда как в шаблонном хорроре. Позже одна санитарка сказала: «Это наоборот хорошо, что тут водятся тараканы, потому что госпиталь очистили от радиации». Вторая в шутку дает им имена: «Ваня, Игорь, Вася, Петя». Какого *** [черта]? Я не хочу, чтобы по моей подушке ползал какой-то Петя с чумой на своих мерзких маленьких лапках. Но Пете ****** [все равно], он ползет по моей подушке. Я убиваю Петю и снимаю наволочку. На следующее утро у меня будет чесаться лицо, но я спишу это на аллергию — подушка перьевая.

Все дальнейшие процедуры проходят как в тумане: мне дают таблетку, что-то вкалывают, запомнился только эпизод с градусниками. Сначала меряют бесконтактно: у всех 36 с копейками, как замечательно! Потом сообразительная соседка просит обычный ртутный градусник, температура — 37,4. Теперь нам будут давать только ртутные градусники.

В палате выключают свет, пытаюсь включить персональный, но ничего не выходит. Проверяю светильник: там просто нет лампочки. Розетка работает, и на том спасибо. Немного играю в Animal Crossing, но ловля рыбы меня не успокаивает. Краем глаза вижу, как по стене рядом ползает очередной Вася размером примерно с фалангу большого пальца. С трудом подавив приступ тошноты, встаю с кровати, надеваю маску. Решила хранить ее в очечнике, чтобы по ней не ползали Пети и Васи. Теперь они ползают по очкам, и я обрабатываю их антисептиком несколько раз в день.

Выхожу гулять в коридор, записываю пару видео для друзей и коллег. Возвращаюсь обратно в палату, звонит С.: по ночам он будет читать мне вслух «Правду» Терри Пратчетта, чтобы я не *********** [сошла с ума] здесь окончательно. Это очень отвлекает от тараканов и вообще от всего, но в первую ночь я все равно много плачу, пытаясь делать это максимально тихо, чтобы не пугать С. и не будить моих соседок.

*********** [отличные] именины, десять из десяти.

Таблетка от твоей болезни. Пятница, 3 апреля

В шесть с чем-то в палате включают свет, заходит медсестра с градусниками. У меня высокая температура, я возвращаю ей градусник и засыпаю обратно. Просыпаюсь к завтраку: кашка, яичко, хлеб и чаек с сахаром. Я не чувствую вкуса продуктов, но это явно к лучшему. Съедаю пару ложек и сплю дальше, до самого обхода.

Наш лечащий врач — молодая женщина, явно очень устала, но старается быть к нам доброй. Прошу ее осмотреть горло. Она использует столовую ложку. Говорит: ну да, горло рыхлое. Классно, а дальше что? Санитарки, раздающие лекарства, отвечают на вопросы очень просто:

— Что это?

— Таблетка.

— От чего она?

— От твоей болезни.

— А какая у меня болезнь?

…Ииииии она ушла.

Не думаю, что от нас намеренно что-то скрывают. Наверное, тут просто никто ничего не знает. В течение дня по крупицам узнаю, что предварительно у нас всех — острый бронхит. Даже у Ирины Владимировны, которая единственная из нас не кашляет. Ее забрали на скорой вообще по другим причинам и зачем-то пихнули к нам. Переживаю за нее не на шутку.

Персонал на вопросы отвечает по-разному. В течение дня постоянно меняется информация о том, где и как мне можно что-то передать, но в конце концов мне отдают четыре мешка со всяким добром. С этого момента по местным меркам я альфа-самка: у меня есть восемь литров «Боржоми», туалетная бумага, влажные салфетки, чай черный, растворимый кофе и две кружки. Две! В одной я завариваю чай или кофе, вторая — под больничный компот. Могу себе позволить.

В палату заходит санитарка и радостно объявляет новый приказ начмеда — теперь мы на карантине, выходить из палаты можно только поссать. Сразу много вопросов: на карантине наша палата? Все отделение? Весь госпиталь? Есть подтвержденный больной коронавирусом?

Мне, конечно, никто ничего не ответил. Какое-то время я просто сижу на кровати, потом начинаю плакать. Я точно здесь ********* [сойду с ума], и даже Пратчетт меня не спасет.

***

У меня очень тонкие вены, на коже их почти не видно. Первые уколы были довольно болезненными, но терпимыми. Попросила поставить катетер, но не получила никакого ответа. Такими темпами колоть антибиотики (без понятия, какие, кстати) мне будет просто некуда.

С последнего укола я уже взвыла. Кажется, я орала на весь этаж, потом панически бормотала извинения, потом снова орала. Мне сильно перетянули жгут, расхерачили шприцем вену, несколько раз попали под кожу, правая рука посинела на сгибе и стала невероятно болеть.

Весь день сплю, пью воду и залипаю в Animal Crossing. На моем острове расцвела вишня, но правая рука болит слишком сильно, чтобы активно играть. Под вечер появляются тараканы, я убиваю парочку, но потом просто сдаюсь. Надеваю маску и выхожу в туалет. Замечаю, что в коридоре сидят пациентки из других палат. Какого *** [черта], думаю я, разве у нас тут не карантин?

От скуки надеваю маску и начинаю тестировать, как работает запрет на выход из палаты. Сначала иду в столовую и наливаю чуть теплый «кипяток» себе в чашку, типа файв-о-клок, я решила попить чайку. Никто не обращает никакого внимания. На лавке рядом со столовой по-прежнему общаются две пациентки. Ага, думаю я. Возможно, «карантин» распространяется только на отдельные палаты. Я возвращаюсь к себе и пью чай. Далее у меня начинаются приступы кашля, и какое-то время я просто лежу.

Потом я надеваю маску, выхожу из палаты и уже откровенно борзею: иду по коридору в сторону поста. Меня замечает санитарка и тут же отправляет обратно. Все это занимает меньше минуты.

В палате я играю в Animal Crossing, потом звонит С. и снова читает мне «Правду». Я внимательно слушаю, кашляю и наблюдаю за тараканами, ползающими по стене. Это замечательно, но приходится прерваться — из вены снова начинает идти кровь.

Сегодня я посплю примерно четыре часа.

Госпиталь, где умирают люди. Суббота, 4 апреля

Рано утром опять измеряли температуру. Результата не помню, сразу легла обратно спать. Просыпаюсь перед завтраком и чувствую резкую боль в нижней губе. У меня герпес!

Саша Богино попала в отделение с кучей людей с разными диагнозами и чем-то заразилась, как мы **** [блин] удивлены. На завтрак приносят овсянку. Я ее не ем, аппетита нет, теперь еще и губа болит. Чай, два пакетика детского пюре «Агуша». Но настроение у меня хорошее — вчера передали шампунь, а это значит, что сегодня я помою голову. Ванная комната заставлена коробками с каким-то говном, рядом стоит черный пакет: туда санитарки попросили складывать пластиковые бутылки из-под воды. Я не хочу знать, для чего.

Иду на пост и прошу у медсестры ключ от ванной, но мне ничего не светит: мыться можно только тем, у кого температура спала и не поднимается уже «два-три дня». Последний раз я принимала душ утром в четверг. Пытаюсь хоть как-то привести себя в порядок в женской уборной (дверей у кабинок здесь нет). Замечаю, что у меня выпадают волосы и кровоточат десны. Возвращаюсь в палату и впервые за все это время смотрю на себя в зеркало. Я больше не Саша, теперь я — чумная туша. Немедленно клею себе на шею никотиновый пластырь, затем еще один — на запястье.

Мне очень плохо. Я хочу домой.

Когда раздают таблетки «от моей болезни», сообщаю медсестре, что у меня герпес, и прошу позвать дежурного врача. Врач приходит очень быстро и сообщает, что мне нужен «Ацикловир», которого в отделении нет. Даю ей свою карту и прошу купить его в аптечном ларьке. Она возвращается с картой и таблетками: «Ацикловир» все же нашли.

В течение дня еще несколько раз пытаюсь выйти в коридор, но каждый раз меня останавливают. Но другие пациенты в коридоре есть. Как это работает? Я не понимаю.

Приносят обед, я отказываюсь от второго и съедаю постные щи. Они даже теплые. В госпитале кормят обильно, надо отдать им должное. Но у меня по-прежнему нет аппетита, и я не ем мясо. Из пакетов с едой, которую мне передали, выбираю то, что точно не буду есть, и отношу в сестринскую. Усталые девушки принимают все с благодарностью.

На улице первый день светит солнце. Из окна видно, как по территории госпиталя ходят люди. Я смотрю в окно и думаю о том, как сильно хочу туда, хотя бы на пару минут. «Это госпиталь, в котором умирают люди», — внезапно говорит Ирина Владимировна. Ей никто не отвечает. В палате полная тишина.

Соседка по телефону кому-то рассказывает, как ей угрожали вызвать полицию в случае отказа от госпитализации. Я и так понимаю, что у меня не было шансов остаться дома, но теперь убеждаюсь в этом окончательно. Потом мы с соседками обсуждаем последние новости и тот случай с собакой в Москве, долго разговариваем о продажных полицейских. Я впервые рассказываю, чем занимаюсь на работе, и слышу одобрение. Очень довольна.

Заходят два медбрата, один из них держит в руках старый эмалированный лоток. Я сразу понимаю, что это значит, и требую поставить мне катетер. Медбрат соглашается и уходит за обычным толстым катетером. Потом возвращается и осматривает меня, долго ищет, куда его можно поставить. Не находит.

Наши медбратья работают уже вторые или третьи сутки. Я различаю их — как и всех остальных — в основном по голосу и цвету волос (весь персонал носит маски, шапочки и простецкую одноразовую одежду поверх больничной формы). Они ужасно усталые, но все равно шутят и успокаивают нас.

Один из медбратьев приносит катетер-бабочку для грудных младенцев, который он взял со своей второй работы — в госпитале таких катетеров нет. Каким-то чудом он находит вену и медленно перегоняет через нее лекарство, по очереди из двух шприцев. Вена чудом не лопается. Мне ужасно больно, но я терплю. Потом второй медбрат делает мне компресс, чтобы хоть как-то снять боль в руке, которую я теперь не могу даже согнуть. Респект им обоим. Один из них, я точно знаю, завтра отдыхает, а в понедельник снова выйдет на работу. Он говорит, что в понедельник, возможно, будут маленькие катетеры. Но надо как-то пережить воскресенье.

Я договариваюсь с коллегами, чтобы мне привезли катетеры, но в выходные дни передачи для нас не положены. Дежурная объяснила мне сложную схему: я могу попытаться завтра в девять утра получить разрешение на передачу, но предупредила, что скорее всего не получу.

Соседке сегодня поставили укол с третьего или четвертого раза, и ей было безумно больно. Мне ее очень жалко и почему-то стыдно, что последний тонкий катетер истратили на меня.

***

Приносят ужин, я снова его не ем. Не ем ничего из вчерашней передачи. Санитарка переживает и говорит, что скоро придется меня взвешивать. Делюсь с соседкой кофе и туалетной бумагой, потому что могу себе позволить. Я здесь уже как Крестный отец (но ко мне приходят с уважением). После ужина просим Ирину Владимировну рассказать про блокаду. Ее рассказы стоят отдельного поста. Я стараюсь не плакать и частично записываю все на диктофон. Наверное, расшифрую потом.

Снова играю в Animal Crossing. Потом меряем температуру — у меня опять высокая. Просим у медсестры ручку, чтобы открыть окно и проветрить в палате. Ручка от окон здесь одна на все отделение.

Время снимать компресс. Я медленно разматываю его и смотрю на свою опухшую руку, синюю с багровыми и фиолетовыми пятнами. Ее вид уже перестал меня шокировать. Иду в туалет и чищу зубы, на выходе захожусь удушающим приступом кашля прямо на глазах дежурного врача. На выписку в понедельник я уже не рассчитываю.

В палате полностью выключают свет. Ирина Владимировна спит, остальные соседки залипают в телефоны. Пишу в дневник и случайно замечаю, как таракан ползет прямо по моему покрывалу. Соседка протягивает мне спрей от тараканов. Распыляю его под кроватью, и тараканы бросаются врассыпную. Мы материмся, истерично смеемся и пытаемся убить хоть кого-то. Потом по очереди сдаемся. Соседка жалеет меня и говорит, что спрей ужасно воняет, но я ничего не чувствую.

Ложусь, достаю приставку. В игре падает звезда, и я хочу загадать желание, но не могу придумать, какое. Наверное, чтобы завтра на уколах не было больно. Загадывать желание о скорой выписке просто нет смысла.

***

Около полуночи пришла медсестра и забрала ручку от окна (ту самую, единственную на все отделение). Мысленно сделала себе пометку: завтра попросить коллег купить нам в палату ручку. Теперь в палате душно, точно не усну.

Сегодня без «Правды»: кажется, С. ушел спать, и я не хочу лишний раз его беспокоить. Лежу в кровати и смотрю в потолок — единственное место, где не ползают тараканы. Или, во всяком случае, я просто их не вижу. Кажется, мне еще никогда в жизни не было так неловко тратить на себя чужое время. За все время в госпитале регулярно слышала: могло быть и хуже. Кому-то сейчас хуже. Лучше мне от этого, конечно, не станет.

Всем спокойной ночи.

Как бы отсюда свалить. Воскресенье, 5 апреля

Мне снится жуткий реалистичный сон, будто я открываю ленту новостей и вижу молнию: ПУТИН ПРОДЛИЛ РЕЖИМ ВСЕОБЩЕЙ ИЗОЛЯЦИИ ДО 1 ЯНВАРЯ 2021 ГОДА — ИНТЕРФАКС.

Во сне я почему-то понимаю: это автоматически значит, что весь год я проведу в госпитале. Я начинаю рыдать и просыпаюсь в слезах, в панике хватаю телефон, пытаясь сообразить, кому позвонить в первую очередь — в редакцию, в Минздрав, С., маме? Через несколько секунд успокаиваюсь и понимаю, что это все неправда. Я не знаю, когда меня отпустят домой, но уж точно раньше следующего года.

Правда ведь?

Кошмар разбудил меня совсем рано утром, еще до замера температуры. Слышу шум и беготню в коридоре. Из отрывочных фраз персонала узнаю, что в отделение привезли «как минимум двенадцать человек» и везут еще, некоторых — в реанимацию. Появляется смутная надежда, что меня все-таки выпишут в понедельник, потому что кому-то эта койка явно нужнее. Но потом вспоминаю, с какой неохотой меня сюда клали и надежда быстро пропадает. Вполне вероятно, что нас с соседками будут держать тут до последнего, чтобы не принимать новых пациентов, у каждого из которых — как минимум подозрение на пневмонию.

У меня впервые нормальная температура, но теперь чешется все тело, и особенно — места уколов. Судя по царапинам на коже, я чесалась во сне. Понятия не имею, что это такое. Возможно, аллергия на хлорку, которой нам в палате протерли пол.

Заранее отказываюсь от больничного завтрака и употребляю один пакетик пюре «Агуша». Иду до раковины выплеснуть остатки кофе: в кружке плавают несколько тараканов, один очень большой и помельче. Вздыхаю и выливаю содержимое кружки в раковину. Тараканы тут же расползаются и вскоре скрываются где-то под плиткой. Кажется, они как телеканал RT — от них не спасет даже зомби-апокалипсис. Долго и старательно намыливаю кружку, обрабатываю ее антисептиком, потом тщательно мою горячей водой и иду за «кипятком».

В отделении хаос, и сейчас до меня никому нет дела. Сдаю бутылку из-под «Боржоми» и наливаю себе кофе. Настроение приподнятое. У меня важная задача сегодня: добиться передачи катетеров-бабочек, чтобы я не двинула кони во время следующего укола.

С девяти до полудня я несколько раз хожу в ординаторскую, чтобы поговорить об этом с дежурным врачом, которая должна запросить разрешение на эту передачу у «главного». Всякий раз меня останавливают и пытаются развернуть обратно в палату, но я гордо говорю, что меня «просили зайти» (это правда). По дороге наблюдаю совершенно возмутительные вещи.

Сестринский пост условно делит коридор на две части — мужскую и женскую. В мужской части отделения находится комната отдыха, после — проход в другие отделения этого госпиталя и выход на лестницу. Дальше поста я еще ни разу не доходила. Вот теперь мне вроде как можно. По дороге до ординаторской невольно замираю в коридоре, чувствуя резкий запах дешевого табака.

Я не курила четыре дня. Этот запах я не перепутаю ни с чем. Поворачиваюсь влево и вижу туалет. На двери табличка, напоминающая, что за курение на территории госпиталя пациент подлежит немедленной выписке. И подпись: «Срабатывает сигнализация!» Ну да, я вижу, как она срабатывает. Мимо меня в туалет и обратно ходят пациенты, очевидно, это место пользуется у них большой популярностью.

С третьей попытки я узнаю, что никаких катетеров мне сегодня не видать: дежурная врач «сделала все, что могла», но ответ был простой — «не положено». У меня трясутся коленки, и я иду обратно в палату. По дороге захожу в ту самую комнату с аквариумом, сажусь на диван и наблюдаю за рыбами. Мне нельзя здесь находиться, но сейчас мне на это **** [безразлично]. Среди растений в комнате замечаю монстеру. У меня тоже такая есть, товарищ подарил на двадцатипятилетие — совсем недавно, 10 марта. Думаю про свою монстеру и другие растения, которые остались дома без ухода. Очень переживаю и с этими мыслями возвращаюсь обратно в палату. Соседки спрашивают меня про катетеры, я передаю им слова врача. Сажусь на кровать и начинаю плакать, периодически ругаюсь матом.

***

Меня бесит все, и это надо куда-то девать, поэтому я принимаю решение мусорнуться и настучать на постояльцев мужской части отделения. Полагаю, сейчас до курильщиков никому дела нет, но если мне нельзя выходить из палаты, пусть и другим тоже будет нельзя. Вот такая вот я сволочь. Запасы эмпатии за период пребывания в этом госпитале истрачены почти полностью, остатки — для моих соседок. Делаю вид, что наливаю себе кофе (из чайника с «кипятком» в кружку льется холодная вода). Останавливаю первую попавшуюся медсестру и жалуюсь ей, не моргнув глазом. Ответ простой: «Мы их уже наругали». Лол, ну ладно тогда, расходимся.

До обеда в принципе ничего больше не происходит, я лежу и играю в Animal Crossing. Стараюсь не думать о том, что сейчас мои друзья без меня играют в D&D — меня тоже звали, но я решила избавить своих соседок от четырех часов прослушивания того, как я прохожу «Гробницу кошмаров».

От обеда я отказываюсь, но его все равно для меня оставляют. От скуки фотографирую еду и стоящий на столе спрей от тараканов. В какой-то момент насекомые начинают ползать по столу и по тарелкам — но слишком мелкие, чтобы получился забавный кадр. Один раз тараканы могли принести мне пользу и не справились даже с этим.

***

Вскоре после обеда незнакомая медсестра объявила: всем, кто может ходить, уколы сегодня будут делать в процедурном кабинете. Ну все, ****** [конец] мне, думаю я и иду в процедурный кабинет первой. Там, кроме нее, был медбрат, которого я тоже раньше не видела. Девушка называет мою фамилию и смеется: «Про ваши вены уже все отделение говорит». Медсестра находит тонкую венку на правой руке, рядом с синяками от прошлых уколов, и готовит шприцы. Я отворачиваюсь, свободной рукой сжимаю стул, на котором сижу. Уколы, как я и думала, были очень болезненными. Я терплю и молчу, но ровно до того момента, как вена ожидаемо лопается. От места укола по руке мгновенно разливается резкая боль, я машинально поворачиваюсь и смотрю на это.

Вид крови, в том числе и собственной, меня никогда не смущал. Но сейчас мне моментально становится дурно, я заливаюсь слезами, с меня падают очки, а кровь льется, и льется, и льется, пока медсестра ищет, чем ее остановить.

«Трусиха, что ли? Нашатыря дать?» — смеется она. Упрекать больных в том, что им больно, очень некрасиво, сквозь слезы замечаю я. Сестра бинтует мне руку и говорит, что надо терпеть, потому что им надоело и они устали, в отделении семьдесят человек и в каждой палате есть такие нервные. Извините, говорю я. И напоминаю, что не просила, чтобы меня сюда забирали. Раз положили, значит — надо, коротко замечает она в ответ.

Я возвращаюсь обратно в палату, рыдая от боли. Сажусь на кровать и матерюсь, захлебываясь слезами. Соседки меня утешают, отчего мне тут же становится стыдно. И я замолкаю — но ненадолго. Перебравшись с кофты на руку, под мои бинты заползает Вася средних размеров. Я громко кричу и выкидываю его оттуда, потом извиняюсь перед соседками. «Ни за что не попадайте в такие госпитали в старости, — меланхолично говорит Ирина Владимировна, — Людей сюда привозят умирать, кого не жалко».

Ирине Владимировне сегодня хуже, чем обычно. Она почти не встает с кровати, даже укол ей сделали лежа. Она зовет медсестру и просит измерить ей давление. Приходит та же медсестра, которая делала мне укол. Измеряя давление, она говорит: «Не трогайте нас, мы устали». «Это ваша работа», — спокойно замечает Ирина Владимировна, — «Я пятьдесят лет работала на государство, я инженер-конструктор второй категории. Я тоже устала. Теперь работайте вы». Молодая девушка упрекает 94-летнюю блокадницу и возмущенно говорит ей, что та не работала с больными. «Вы сами выбрали себе такую работу», — говорит Ирина Владимировна. Медсестра сообщает ей, что ее давление и пульс в норме, и покидает палату.

«Они молодые, выглядят как цветочки у мамы с папой в горшочке», — грустно говорит Ирина Владимировна, — «А мы на своих плечах поднимали всю страну. Но они устали, и нам говорят, чтобы мы их не трогали». Мне жалко ее до слез. Моей собственной бабушке скоро семьдесят пять, она ветеран труда, всю жизнь работала на заводе художественной вышивки, пока его не закрыли. Я понимаю, что медперсонал устал, и искренне всем сочувствую. Но я не понимаю, как вообще язык поворачивается говорить такие вещи пожилому человеку, который к тому же болеет.

Соседке в процедурном кабинете сказали, что мои катетеры не приняли вовсе не потому что «в выходные не положено» — персонал опасается, что с катетерами в госпиталь «занесут заразу». Что это значит, я не понимаю. Нам больше не будут отдавать передачи? И то есть, тараканы — это ок, но из-за стерильных иголок в индивидуальной упаковке этот госпиталь точно превратится в очаг бубонной чумы.

Очень хочу бутерброд с сыром — здесь их иногда на завтрак дают диабетикам. Соседка шутит, что даже в тюрьмах людей кормят лучше, чем нас, но с другой стороны, там люди работают, а мы — нет. Ради бутерброда с сыром я готова помыть полы во всем отделении, отшучиваюсь я. Остерегайся своих желаний, весело говорит вторая соседка.

Ложусь на кровать и обрабатываю фотографии шаблонными фильтрами, чтобы хоть что-то в этом госпитале казалось мне красивым. Публикую несколько кадров в инстаграме и твиттере, на одной из них — стол с лотком, в котором лежат шприцы с моими лекарствами. «Это что, лаваш для шавухи?» — спрашивает меня один из моих подписчиков про подстилку в лотке. Нет, это типа стерильный госпиталь.

На другом снимке — тарелка с моим больничным обедом, описывать ее подробно у меня нет никакого желания. Пока читаю реплаи, приносят ужин — он выглядит ничуть не лучше, и его я тоже не ем. Некоторые комментарии я зачитываю вслух, например, замечание какой-то дамочки из внешнего твиттера о том, что я должна быть благодарна, что кто-то готовит еду за меня. «Ешь, что дают!!» — смеемся мы с соседками. Одна из них — повар по образованию. Говорит, что не стала бы давать такое даже собакам.

***

К вечеру атмосфера в отделении резко меняется: кажется, слово «карантин» начинают воспринимать всерьез. В коридорах ни души, и вот теперь уже на аквариум точно не посмотришь — при любой попытке пройти дальше туалета ругаются и загоняют обратно в палату. Несколько раз за вечер полы, подоконники и стол в палате протирают хлоркой, моя аллергия усиливается, и меня посещают вьетнамские флешбеки о несложившейся (к счастью) карьере в синхронном плавании. Еду теперь не разносят по тумбочкам, санитарка ставит ее на общий стол и сразу уходит. После ужина раздают таблетки и спрашивают, кто кашляет (кашляют все). Замеряют температуру — у меня снова поднялась, хотя днем недолго была нормальная.

Я лежу на кровати и разговариваю с С., мы обсуждаем релокацию. «Блин, круто, наверное, жить в стране, в которой никто не думает «ФАК, КАК БЫ ОТСЮДА СВАЛИТЬ», — пишет С. Набираю ответ и отвлекаюсь на таракана, который ползет по моей тумбочке. Фак, думаю я. Как бы отсюда свалить.

Завтра нас будет осматривать лечащий врач. Решили всей палатой написать отказ от госпитализации. Интересно, в какой формулировке нам откажут.

Примерно час я играю в Animal Crossing. Там уже который день пасхальный ивент, и надо по всему острову собирать яйца. Это ****** [достало] меня почти так же сильно, как лежать в этом госпитале, но милые антропоморфные зверушки по крайней мере не рвут мне вены и регулярно говорят, что я молодец.

Внезапно в палату заходит мужчина лет сорока с разбитым лицом, одетый в спортивный костюм. Он окидывает палату оценивающим взглядом и спрашивает у «девчонок», кто одалживал у него спички. Какие спички, говорит соседка, нас едва выпускают из палаты. Но ты, разумеется, ходишь курить на лестницу, мрачно думаю я. Мужик предлагает «показать место» и уходит. Да я и без тебя знаю, где это место находится. Пару минут я мучаюсь, думая, а не забить ли мне и не пойти ли курить. Хм, острый бронхит, подозрение на пневмонию, герпес и температура. Прихожу к выводу, что пожалуй, курить мне не стоит. И немедленно приклеиваю третий никотиновый пластырь — на другое запястье. Завтра буду клеить их уже на лоб, как Эми Сантиаго из «Бруклин 9-9». Я могу любить две вещи.

Соседка предлагает имбирный леденец от кашля. Может, я уже сошла с ума, но мне начинает казаться, что он помогает лучше, чем все таблетки и антибиотики. Надеваю маску, очень осторожно выхожу в коридор, чтобы заварить себе чай. Там целая толпа народа — от первой же лавки и вплоть до самой столовой. Я уже не удивляюсь, насколько несерьезно все относятся к местному «карантину». Глубоко плевать даже и мне. Уже в палате слышу, как в коридоре санитарка орет на всех, чтобы все разошлись. Ваша акция не согласована, негромко шучу я. Не мешайте проходу граждан.

***

Лежа наблюдаю за тараканом, ползущим по упаковке «Ацикловира» на моей тумбочке. Все соседки спят. Внезапно Ирина Владимировна садится в кровати и включает лампочку над ней. Я интересуюсь у нее, не стало ли ей плохо. Ирина Владимировна отвечает, что чувствует себя нормально.

Надеваю маску, снова выхожу в коридор за кипятком. Мне плохо и мне очень хочется какого-то горячего питья. Дохожу до столовой: во всех чайниках кончилась вода. Это и неудивительно в два часа ночи. Меня замечает санитарка, она ругается. Больше в коридоре никого нет.

Вернувшись, я ставлю чашку на тумбочку, ложусь и пытаюсь уснуть. Ирина Владимировна так и сидит на кровати, закрыв ладонями лицо. Мне хочется что-то ей сказать, но я не знаю, что. Я переворачиваюсь на другой бок и думаю о том, что людям в СИЗО и колониях намного хуже, чем мне — особенно сейчас. Я думаю о том, что я ****** [оборзела] жаловаться. В какой-то момент я проваливаюсь в сон.

Черная маска. Понедельник, 6 апреля

Еще вчера я думала, что я очень смелая и сегодня буду настаивать на переводе на домашнее лечение. Но меня разбудили в половину восьмого со словами «Пойдем брать кровь из вены», и весь решительный настрой мгновенно улетучился. Хочется забиться под кровать и остаться там. Нет, вру — там же дофига тараканов.

Медбрат в процедурном кабинете незнакомый. Сегодня в отделении очень много медбратьев, некоторые кажутся мне испуганными. Возможно, это практиканты, но утверждать я не могу. Не буду в сотый раз рассказывать про мои вены, это было очень больно, но не так больно, как делать уколы. В этот раз я молчу, кажется, даже не пискнула. Медбрат благодарит меня за спокойствие, а его — за то, что он мне ничего не порвал.

Возвращаюсь в палату и играю в Animal Crossing. «Яндекс.Маркет» предлагает соседке купить самогонный аппарат, мы все смеемся. Недолго обсуждаем рецепты домашних настоек и вина из черноплодной рябины, которую надо собирать очень быстро, чтобы ее не склевали сороки или дрозды. Выпить мне сейчас как-то не хочется, а вот курить — смертельно (ха-ха). Внезапно вспоминаю, что последний раз мыла голову ровно неделю назад — теперь мои кудри не сгодятся даже для мочалки. Очень хочу в душ хотя бы на две минуты, но мне запрещают.

На завтрак приносят пшенку, и я моментально от нее отказываюсь. Моя бабушка делает обалденную пшенную кашу, и я не готова портить эти воспоминания. А с бабушкиным малиновым вареньем я могу без вопросов проглотить даже это, но бабушкиного варенья тут нет. Съедаю вареное яичко, соседка как всегда предлагает мне соль, и сегодня я не отказываюсь. Хочется новых ощущений.

Разносят таблетки, в палату заглядывает уже знакомый медбрат. «О, Черная маска!» — весело говорит он. Черная маска. Звучит ********** [отлично]. Хочу, чтобы теперь меня называли исключительно так. Думаю об этом и понимаю, что моя собственная фамилия для меня уже звучит как-то странно. Как будто она со мной никак не связана. Но это меня не удивляет — госпиталь обесчеловечивает. Когда дверь в процедурный кабинет распахнута и любой желающий смотрит на твои страдания во время очередных уколов, когда тебе запрещают мыться и надо ходить в толчок без дверей в кабинках, когда почти весь персонал игнорирует тебя или отказывается отвечать на вопросы — в какой-то момент просто перестаешь чувствовать себя человеком.

Медбрат говорит, что всех по очереди будут отправлять на КТ, и если все будет хорошо — завтра можно выписаться. Но я почему-то не прыгаю от радости до потолка и просто киваю.

Жду своей очереди на КТ, заранее решив ни на что не надеяться. В палату заходит санитарка с хлоркой и тряпками. Делает мне замечание: «Допейте чай и помойте кружку, иначе придет заведующая и будет ругаться». Вообще ***** [все равно], думаю я. Беру с тумбочки зеленое яблоко и с громким хрустом откусываю большой кусок.

«На улице так солнечно, — пишет коллега Оля в твиттере, — Самое время посадить рассаду в баночки из-под йогуртов». Ставлю лайк и моментально вспоминаю про оставшиеся без ухода цветы, затем — про испортившиеся йогурты, которые никто не съел. Медбрат забирает меня на КТ, для этого нам нужно выйти из отделения, повернуть налево и пройти по коридору. Пользуясь случаем, внимательно рассматриваю картины с кораблями на стенах в этой части госпиталя. У нас в отделении тоже есть картины на стенах, но мало и без кораблей.

***

После КТ врач говорит, что у меня все «не так плохо», и советует быть осторожнее — «сюда сегодня уже понапривозили всяких, можно легко заразиться». Мне все настолько надоело, что я не уточняю и возвращаюсь обратно в палату. Медленно. Очень-очень медленно возвращаюсь обратно в палату. Позже то же самое скажут моей соседке. Я не удивляюсь, для меня с первого дня было очевидно, что заразиться здесь — как ***** [нечего делать]. После выписки планирую пройти диспансеризацию и попытаюсь сдать новый тест на коронавирус. Мне здесь очевидно стало только хуже.

Пишу в дневник и слышу запах прости господи ОБЕДА откуда-то из коридора. Запахи я в последнее время различаю плохо, но этот перебивает даже хлорку. После обеда будут уколы, я очень надеюсь, что ставить их будет тот же клевый медбрат, который никому не хамит и делает компрессы, чтобы от уколов не болели руки. Он один из немногих людей здесь, кому я благодарна. Еще надеюсь, что успеют привезти катетеры — сегодня в ординаторской сказали, что передать их все-таки можно, хотя вчера говорили обратное. Подруга соседки присылает фотографию с улицы: перед пунктом приема передач уже выстроилась большая очередь, люди стоят в полутора метрах друг от друга.

На обед приносят постный борщ (съела несколько ложек) и что-то типа плова (игнорирую). Признаться, я все-таки люблю приемы пищи здесь, потому что в это время мы с соседками шутим. Говорю, что сюда бы хоть ложку сметаны. Потом добавляю, что по-прежнему хочу получать по утрам кусок сыра — впрочем, теперь уже согласна даже на сырный продукт. А больше ты ничего не хочешь, смеются соседки.

Женщина, которая лежит на койке у окна, вдруг замечает на улице черного кота с белым пятнышком на хвосте. Немедленно бросаю свой «борщ». Зрение не позволяет разглядеть белое пятнышко на хвосте, так что я верю соседке на слово. Смотреть на кота вроде бы хорошо, но это не вызывает у меня особых эмоций.

***

Отсюда и далее текст набирается с катетером в правой кисти

Я соврала самой себе, когда писала, что не надеюсь на выписку во вторник. На самом деле в глубине души настолько на это рассчитывала, что уже планировала, что и откуда я закажу поесть, когда окажусь дома, и каким шампунем я вымою голову. Примерно в половину третьего принесли передачу: я жду катетеры, но коллеги и друзья передали вместе с ними коробку печенья, открытку и «Покемонов». Я в приятном шоке и вслух говорю «АХЕРЕТЬ!!!», соседки радуются катетерам и с улыбкой смотрят, как я вскрываю коробку с игрой. Думаю о том, что со среды придется выбирать, во что поиграть после работы. Радость моя длится недолго.

Буквально через пять минут в палату заходит мой лечащий врач, та самая добрая девушка с уставшими глазами. Завтра мы вас выписываем, говорит она моей соседке. Завтра делаем вам тест на коронавирус, КТ показало очаг пневмонии в легких, говорит она мне.

У меня звенит в ушах. Результаты теста — через 72 часа. На скорую выписку, говорит врач, не рассчитывайте, в лучшем случае в следующий вторник. Потом врач беседует по очереди с остальными соседками, а я ложусь на кровать. Голова разрывается от мыслей. Хочется плакать, но сил на это больше нет.

Не реагирую на происходящее вокруг меня до тех пор, пока не приходит тот самый медбрат. Буду называть его Крутой Медбрат, чтобы было понятно на фоне остальных. С гордостью показываю ему мешок с катетерами и говорю, что готова делиться со всеми в отделении, кому они понадобятся. Первые четыре катетера уходят мне, двум соседкам и девушке из другой палаты.

Крутой Медбрат приятно удивлен. Долго ищет подходящую вену и шутит, что татушку я сделала в неудачном месте. Находит вену на кисти правой руки. Думаю о том, как сильно снизится моя продуктивность (это я про дневник и игры, конечно же). Крутой Медбрат аккуратно вводит катетер и начинает заливать лекарства. Это неприятно, но после предыдущих уколов я, считайте, кайфую. Катетер фиксируют пластырем и, чуть позже, бинтами. Бинтов в отделении не хватает, поэтому широкие разрезают пополам. Крутой Медбрат грустно шутит про мое самообеспечение. Говорит, что это, конечно, здорово, но хорошо бы, чтоб государство заботилось о пациентах и медработниках не только на словах.

Вечерний замер температуры, моя снова поднялась. Не видать завтра душа как своих ушей. Впрочем, с катетером в правой кисти мыть кудрявые волосы было бы очевидно не очень удобно. Соседка, которую выписывают завтра, угощает меня киви. Интересно, кто будет в этой палате вместо нее. И кто — вместо остальных. Видимо, всех выпишут раньше меня. Но ничего. Ничего. Я покажу новичкам, кто здесь босс.

У Ирины Владимировны телефон разрывается от звонков. Я искренне радуюсь, что у нее много близких, которые о ней беспокоятся, но вибрация ее телефона уже начинает надоедать, а от повторения ее истории про сегодняшний осмотр хочется выйти в окно. Впрочем, в окно хочется выйти всегда. Сегодня за ним слышно чаек. Я напоминаю себе об уважении к старшим. Сильно сомневаюсь, что доживу до возраста Ирины Владимировны, но в целом, в старости я хотела бы соображать так же хорошо, как и она.

На ужин приносят кусок какой-то сомнительной рыбы и, наконец-то, ПЮРЕШКУ. Моментально съедаю ее без остатка, к рыбе даже не притрагиваюсь. Прикидываю, как долго еще смогу протянуть на «Агуше» и когда просить следующую передачку С ВОЛИ.

В палате выключают верхний свет, про вечерние таблетки все забыли. Соседки удивляются, а мне как-то без разницы. Я не хочу таблеток. Хочу хотя бы переодеться, но теперь это сделать физически трудно, и сейчас я на такое не готова. Соседки вооружаются спреем и начинают охоту на тараканов. Открываю ноутбук и начинаю писать благодарности за поддержку, медленно и с опечатками.

Многие спрашивают: «Ну как же ты так умудрилась»? И что я должна на это ответить? Какого именно ответа на этот вопрос, кроме как «Я не ***» [понимаю] вы от меня ожидаете? Еще начинают раздражать бесконечные просьбы журналистов из разных изданий дать коммент или выйти в эфир. Не все, конечно, но многие. Особенно — требования оперативного ответа. Очень странно, что взрослые люди не понимают, что я легла в госпиталь не ради того, чтобы написать репортаж и отвечать на бесконечные звонки из общей палаты. В голове тут же звучит голос моего редактора Димы Трещанина: «В СМЫСЛЕ не ради того, чтобы написать репортаж?» Я невольно смеюсь (вслух).

***

Крутой Медбрат пришел в нашу четвертую палату делать уколы в районе шести вечера. Сейчас половина десятого, и я узнаю, что он ставит уколы до сих пор — теперь в семнадцатой. Весь этот сраный госпиталь держится на таких людях, как он. Жаль, что их так немного.

***

Обычно я сплю на животе, обнимая подушку и подкладывая под нее руку, в крайнем случае — на боку. Иначе я просто не засыпаю. С катетером уснуть тяжело, и я начинаю ворочаться, думая о том, как бы мне найти ту самую позу. Я переживаю, что во сне катетер выскочит из вены или что-нибудь порвет. Это просто невыносимо. Какое-то время я плачу, потом все-таки проваливаюсь в сон.

Мотивирую сидеть дома. Вторник, 7 апреля

Меня будят рано утром, чтобы я поплевала в баночки — насколько мне известно, по этому анализу потом будут корректировать курс моего лечения. Какое-то время пытаюсь заснуть обратно, но потом сдаюсь.

На завтрак вместе с кашей и хлебом приносят — барабанная дробь — треугольный кусочек сыра! Для всех! Сбылась твоя мечта, шутят соседки, а я подрываюсь к общему столу. На удивление, сыр был вполне себе ничего. Правда, кроме него я ничего не съела, даже хлеб.

К нам в палату приходят брать мазки на коронавирус — у меня и соседки, у которой тоже нашли пневмонию. Чуть позже объявляют новый приказ: с завтрашнего дня тест на коронавирус будут делать всем пациентам, даже тем, у кого пневмонии нет. Соседка, которую сегодня должны выписать, пишет отказ, чтобы не торчать тут еще четыре дня. Я искренне радуюсь за нее и одновременно ей завидую. Тест на коронавирус ей будут делать в поликлинике.

Соседку должны были выписать в районе полудня, по факту — получилось уже, кажется, после четырех. В какой-то момент ее попросили собраться и сидеть в коридоре, потому что на ее место положат новую пациентку. Я немного переживаю за органичность нашего палатного социума, но это быстро проходит. Новенькая — младше меня, бедолагу бросили сидеть в коридоре часа на три, если не больше.

Девушка рассказывает, что ее привезли сюда с почками. Я просто в шоке. С почками, в наше отделение, в нашу палату? Надеюсь, с ней все будет хорошо, и она не заразится тут ничем.

Теперь уже бывшая соседка наконец-то получает документы на выписку и заходит попрощаться. Одновременно с ней приходит медсестра, которая ищет некую Цареву. Но среди нас нет Царевой, медсестра злится, потому что мы прощаемся с соседкой и говорим одновременно с ней.

Она же потом приходит ставить уколы, и я снова наслаждаюсь катетером. Говорю и ей, что у меня еще остались. Упоминаю, что завтра будут и бинты. Лечащий врач тоже заходит — говорит, что меня будут держать здесь примерно до 16 апреля. С результатами теста на коронавирус история та же: положительный — вам сообщат, отрицательный — не сообщат.

Тяжело вздыхаю и чешу подбородок справа, там еще вчера началось какое-то адское раздражение. Санитарка приносит несколько рулонов ваты и мешок, просит нас помочь скатать из ваты шарики. Втроем бросаемся к столу и какое-то время занимаемся трудовой терапией и просто болтаем. Отрабатываем казенные харчи, шутит одна из моих соседок. Ирина Владимировна разгадывает кроссворд. Новенькая болтает с кем-то по телефону.

Я получаю две передачки с воли, в одной — модем и наушники, в другой — какая-то модная электронная сигарета без табака и с никотиновыми картриджами. И не смотрите на меня так. Если я не получу немного никотина, я начну переворачивать тут мебель.

На улице сегодня +17 или типа того. Дальше будет резкое похолодание, но на моей жизни это вряд ли существенно отразится. С воли передают, что на карантин в Петербурге все забили — народ гуляет по Невскому и в помине не носит маски. Не злюсь только потому, что устала злиться. Попозже опять напишу в твиттер что-нибудь мерзкое про больницу. Мне уже который день пишут люди, что мои твиты мотивируют их сидеть дома.

***

Антибиотики убили во мне все хорошее (но не убили очаг пневмонии).

Сыр и душ. Среда, 8 апреля

Температура у меня с утра нормальная, но это больше не радует. Ирину Владимировну и новенькую просят ничего не пить и не есть, им надо на УЗИ — сделают «примерно до обеда». Потом буфетчица приносит завтрак на всех — врач сказала, что сегодня УЗИ все-таки не будет. На завтрак каша вроде как рисовая, но я не готова ради этого даже подниматься с кровати. Доедаю последнюю «Агушу».

В отделении две буфетчицы, я различаю их по манере поведения: одна супердобрая, а вторая — ужасная хамка. Хамка сегодня после завтрака орет на нас и говорит, что вот мужчины — молодцы, они организованные и сами относят грязную посуду на кухню. Не выдерживаю, срываюсь и начинаю на нее орать: вы уж определитесь, должны ли мы сами относить посуду или нам все-таки нельзя выходить из палаты. Меня все это **** [достало] просто до тошноты. Буфетчица орет на меня в ответ и уходит.

Супердобрая буфетчица, напротив, называет меня заинькой, всегда помогает налить кипяток в кружку. В ее отсутствие я делаю это левой рукой, потому что правой — с катетером — поднимать тяжелый чайник мягко говоря неудобно. Днем от нее я узнаю, что во время тихого часа кипяток не ставят. Она наливает мне воду из нагревателя на кухне и шутит, что за спрос не дают в нос. Примерно пять минут я стою у окна в столовой и смотрю во двор.

Сегодня соседкам должны были сделать тесты на коронавирус, но никто так и не приходит — и, конечно, ничего не объясняет. Кто-то из персонала говорит, что тестов на всех не хватает.

Приносят уколы и я выясняю, что мне увеличили дозировку антибиотиков и теперь дают больше всех в палате. Медбрат открывает катетер и вливает, вливает, вливает. После этого меня дико штормит полдня, я ничего не могу делать. Медбрат сегодня откровенно странный — отказывается ставить катетеры соседкам и говорит, что будет делать это только по распоряжению врача. Раньше такого не было. А главное — что вообще за распоряжение и где мы сейчас возьмем врача? Какой-то бред.

Несколько раз за день я выхожу в туалет, просто чтобы посидеть в тишине. Я дохожу до последней «кабинки» — вместо второй стены у нее тупо окно на улицу и популярностью она не пользуется. Опускаю крышку унитаза и сижу минут пять, может, больше, пока кто-нибудь не войдет. Я смотрю в окно и слушаю, как по трубам бежит вода (мне нравится думать, что это вода). Мне просто нужно побыть одной.

С. приезжает в госпиталь с запасом бинтов и едой. За десять минут до конца приема передач его разворачивают и отправляют в другой корпус, хотя до этого передачи для моих соседок приняли там, куда приехал и он. У меня уже даже нет сил злиться на **** [дурацкие] непонятные местные порядки.

Но вопреки всему моя мечта о нормальном сыре все-таки исполняется! На ужин я ем целых два бутерброда — альтернативой была отвратительная запеканка с повидлом.

Потом С. находит мое окно. Приятно увидеть знакомое лицо. Технически, половину лица — как нормальный человек, он не выходит на улицу без маски. Шучу, чтобы он прямо сейчас помог мне **** [бежать] отсюда.

Нам снова приносят трудовую терапию в виде трех рулонов с ватой. Две соседки занимаются этим после ужина, а я чувствую какой-то невероятный упадок сил и просто лежу на кровати. Объясняю новенькой, где находится ванная комната и как получить ключи. Она говорит, что медсестра на посту болтала по телефону и отдала ей ключи без всяких вопросов. Планирую **** [обмануть] систему и помыться после нее, буду неиронично держать вас в курсе.

Курящие мужики сегодня выходят за пределы своей среды обитания и шляются по женской части отделения, периодически ходят курить на лестницу с нашей стороны. Не знаю, чего им у себя не сидится, и ужасно злюсь. В какой-то момент встречаю двоих в коридоре и ехидно спрашиваю: «А куда это вы собрались?». «****» [отвали], — лаконично отвечает один из них.

Пока я пишу, возвращается новенькая, ей удалось нормально помыться. Она говорит, что дверь в ванную комнату не запирается вообще. Для чего тогда нужен ключ, за которым я охотилась все это время? Мыться с открытой дверью в условиях, когда по коридорам разгуливают быдловатые мужики, мне уже как-то не очень хочется. Попробую зажать ключ и сходить попозже, когда все свалят спать.

Два отрицательных. Четверг, 9 апреля

У всего хорошего есть обратная сторона: помыв голову, замечаю, сколько волос у меня выпало за неделю в больнице.

Я здесь уже неделю.

Всю ночь меня мутит, утром и днем ничего не могу есть. Температура скакнула за 38, поэтому я получаю дополнительный укол. Снова берут анализ крови. Меня успокаивает медсестра, потом — лечащий врач. Вызывают психотерапевта.

Готовлюсь к тому, что после беседы с больничным психотерапевтом мне точно понадобится психотерапевт. Но приходит спокойная и приятная женщина. Она спрашивает, что меня беспокоит, и говорит, что плакать — это нормально, гораздо хуже держать все в себе. Прописывает «Атаракс» и говорит, что зайдет еще.

Чуть позже беседую с лечащим врачом. Она поговорила с пульмонологами и объясняет, как меня будут лечить дальше. Завтра мне сделают КТ и очередной — уже третий — тест на коронавирус.

По идее, тесты должны сделать вообще всем. Есть какое-то требование, по которому должно быть два отрицательных результата.

***

Мне пишут знакомые и спрашивают, не нашли ли у меня коронавирус, потому что им или их близким стало плохо. Это очень неприятно: теперь я уверена, что после выписки из больницы на меня будут смотреть как на прокаженную.

Новенькую выписали. На КТ у нее ничего не нашли. Завидую ей по-белому.

***

Соседка заваривает мне клюкву с лимоном, и мне ненадолго становится легче. Но вечером накрывает так, что я совсем перестаю соображать. Соседки вызывают дежурного врача, и я получаю укол жаропонижающего — температура у меня выше 39.

Перепрофилирование под коронавирус и новый тест. Пятница, 10 апреля

С утра температура 37,4, это уже кажется мне нормой. Разговариваю с лечащим врачом, на горизонте маячит примерная дата выписки: четверг-пятница следующей недели. КТ будет примерно во вторник. При пневмонии обычно госпитализируют не меньше чем на две недели, объясняет врач. Очаг маленький, но болезнь опасная и прогнозировать сложно.

Койку новенькой обрабатывают, заправляют новое постельное белье. Пока на ее место никого не положили. А завтра выписывают Ирину Владимировну — я, конечно, снова завидую.

Ко мне опять заходит психотерапевт. Она говорит, что раздражение и злость, которые я испытываю — это хорошо, это помогает организму бороться. Она просит меня стараться не думать о том, чего я пока не могу получить — это она про выписку. Я очень стараюсь. Немного разговариваю с психотерапевтом о том, что меня беспокоит отсутствие контроля над ситуацией, что меня бесит, что я так многого не знаю. Она старается прояснить для меня хоть что-то, чтобы мне было спокойнее. На днях была новость, что госпиталь начинает принимать больных коронавирусом — врач говорит мне, что не в наше отделение.

Уколы сегодня ставит веселая медсестра, кажется, она же была и вчера, но вчера у меня была такая истерика, что утверждать я не могу. У меня сегодня первая капельница. Капельница — это прикольно и вообще не больно. У медсестры красивые брови, немного говорим с ней о бровях.

Вчера при открытом окне из-за озноба мне было очень плохо, а сегодня меня это радует. За окном опять солнечно, слышу чаек. В палату заглядывает Крутой Медбрат и говорит обращаться к нему, если у меня опять будет тошнота. Сколько он не работал — день, два? С такими нагрузками ни один человек не сможет отдохнуть за это время.

За неделю в больнице я начинаю узнавать персонал по глазам и голосу. И так было очевидно, как много работают все, но когда ты своими глазами видишь с утра и до поздней ночи одних и тех же людей, начинаешь воспринимать происходящее совершенно иначе. Государству одинаково ***** [безразлично] и на пациентов, и на медработников. Мне правда жаль, что я попала в больницу в такое время.

Ешь, что дают. Лечись, где дают. И не ********** [качай права]. Ты занимаешь чье-то место. Тебе спасают жизнь в условиях пандемии. Я в этом госпитале лежал(а), и меня все устраивает. Кисейная барышня. Ноешь, как ребенок. В деревне Нижние Ряженки вообще нет больницы. А вот в войну, а вот в Советском Союзе.

Знаменитая русская солидарность. Все страдали — и ты страдай. Если ты страдаешь, то думай о тех, кто страдает больше тебя, и не страдай. Ты не имеешь права страдать, пока есть те, кому хуже.

Нет, так быть не должно. А должно быть так, что пациентам нормально лежать в больнице, а медперсоналу нормально здесь работать. Все, точка.

***

С катетером в руке действительно удобно и по сравнению с обычными шприцами — совсем не больно. Катетер мой катетер. Медсестра рассказала, что катетеры оставляют в теле на срок от трех до семи дней. Надеюсь, потом поставят новый, куда-нибудь в другое место.

Перед отделением, где принимают передачи, сегодня выстроилась огромная очередь — в прошлую пятницу такого не было. Объявлен новый положняк: теперь передачи проверяют, а на двери висит бумажка с большим списком всего, что нам передавать нельзя. Я попросила привезти мне драников со сметаной, пропустили только сметану. Скорее всего ее никто не заметил.

Около четырех часов дня у меня снова берут мазки на коронавирус — но только у меня. Видимо, предыдущие два результата были отрицательными, но тут уж я могу только предполагать. По идее, они должны присылать смски, говорит медбрат, который берет мазки. Буду ждать, что мне еще остается?

***

Блин. Чувствую себя очень тупой. Оказывается, в конце коридора есть еще один душ, который реально запирается на ключ. И именно этот ключ надо брать на посту у медсестры. А впрочем, какая мне разница? Мыть голову до выписки я уже точно не буду.

***

На ужин приносят «картошку по-домашнему», по сравнению с обычным меню здесь — это очень ок. Лениво листаю твиттер и таким образом узнаю, что в нашем госпитале начинается прием пациентов с коронавирусом. Интересно, конечно, что официально объявляют об этом только сейчас. Общаюсь с сотрудником госпиталя, попросившем об анонимности:

«Я так понимаю, что сейчас в ГВВ будут анализы. И раз он официально принимает коронавирус, будет сортировка больных, будут отделения пневмоний и коронавирусных (и тех, кто под вопросом, контактные и т.д.) пневмоний. И в ГВВ будут переводить из других больниц коронавирусные пневмонии. И больше всех офигевает персонал. У нас еще хорошее руководство на местах, у нас как-то перекраивают бюджеты, чтобы нам заплатить».

Другая сотрудница госпиталя рассказывает, что медперсонал был ошарашен внезапным «перепрофилированием» не меньше, чем пациенты:

«Все пациенты требуют наблюдения. По сути, вы находитесь в стационаре ради единственной цели: если начнутся проблемы с дыханием, у вас будет возможность дышать кислородом дополнительно. Нам страшно так же, как и пациентам. У нас есть родственники, за которых мы тоже переживаем. Потому что каждый день мы общаемся с 40-50 "потенциально" или реально COVID-положительными. В среднем. Ни один костюм или маска не гарантирует защиты.

Никто не спрашивал наших пожеланий по поводу текущей работы, не предлагал альтернативной самоизоляции, например. Никто не грезит нереальными надбавками к зарплате. Мы просто выходим каждый день к 8:30 потому что "так надо", "ситуация тяжелая" и "все мы люди и хотим помочь". Другой мотивации я просто не вижу.

Сотрудница другой больницы скончалась на днях, ухаживая за пациентами с вирусом. У людей просто сдают нервы от огромного потока пациентов и неопределенности».

Вот такие дела. За окном резко темнеет, потом идет снег. Замеряем температуру, у меня: 37,7.

Коронавирус убивает все хорошее. Суббота, 11 апреля

В выходные время в госпитале течет медленнее раз эдак в восемь и просыпаться рано становится еще тяжелее. Кажется, что прошло уже полдня, хотя на самом деле еще даже завтрак не приносили. На завтрак съедаю йогурт из передачки, больше ничего не хочется.

Капельницы сегодня ставит незнакомая медсестра. Спрашиваю и ее про катетер — она объясняет, что на самом деле можно ходить с ним больше недели, если не возникает проблем. У меня никаких проблем, правда, катетер — уже как часть меня.

***

«И их осталось трое». Ирина Владимировна собралась и ждет, пока приедут родственники. Она благодарит меня и соседок за внимание к ней.

«Теперь надо дожить до 9 мая и получить 80 тысяч, — говорит Ирина Владимировна, — Отдам моим ребятишкам. Не все, конечно». Медсестра помогает ей сложить вещи на коляску, дверь за ними закрывается. 94 года, офигеть. Я сильно сомневаюсь, что доживу до такого возраста.

***

Пандемия коронавируса убивает в нас все хорошее. Все злятся на всех, и у всех не выдерживают нервы. Я очень надеюсь, что в конце концов мы все останемся людьми.

***

Периодически смотрю в окно палаты. Изредка мимо окна проходят люди с пакетами: они еще не знают, что в выходные дни передачи запрещены. Вскоре они возвращаются обратно.

В Animal Crossing сегодня турнир «Мастер удочки», я заготовила много наживки впрок и весь день рыбачу. Вечером за это я получаю волшебную палочку, увенчанную фигуркой рыбы. С ее помощью я смогу менять наряды, не бегая до платяного шкафа каждый раз.

Завтра в игре будет «День зайца», и я очень этого жду. Это значит, что пасхальный ивент наконец-то завершится, и я больше не буду находить по всему острову эти ****** [проклятые] яйца вместо реально нужных вещей, типа железных самородков, окаменелостей или той же рыбы.

Сегодня первый день, когда у меня нормальная температура ВЕСЬ ДЕНЬ. Медсестра, которая приносит градусники, радуется вместе со мной и говорит, что организм борется. Что-то поздновато он начал бороться, но спасибо и на этом. Посмотрим, что во вторник скажут результаты КТ.

На ужин дают что-то капустное и СЫР, СНОВА СЫР! Я быстро съедаю свой кусок, второй мне отдает соседка. Буфетчица возвращается и переживает, что забыла положить нам котлетки. Но мне не нужны котлетки. Этот сыр кажется мне самой вкусной едой на Земле, и я довольная возвращаюсь обратно на кровать.

ДМС с тараканами. Воскресенье, 12 апреля

Вчера у меня была нормальная температура, сегодня мне плохо с самого утра и к вечеру станет намного хуже. Кашу приносят, кажется, гречневую, я ее игнорирую и съедаю йогурт. Врач заходит и смотрит меня, вместе с соседками просит меня поесть.

Заходит медбрат, представляется и говорит, где его можно найти в случае чего. Это круто — кроме лечащего врача и психотерапевта так вроде еще никто не делал. Этот же медбрат потом приходит ставить капельницы, у меня забивается катетер, завтра придется его менять. От мыслей об этом мне немножко не по себе.

«Маска, скорее всего, защитит от тебя. А респиратор защитит тебя», — говорит медбрат и объясняет, как устроен его респиратор. Лучше иметь FFP2 или FFP3, уточняет он — кажется, речь о степени защиты, надо погуглить потом. Медбрат рассказывает, что респираторы давят на нос и сильно натирают. Я не представляю, как ходить в такой штуке целый день.

Чуть позже заходит другая медсестра. Она рассказывает, что в отделении читают мой дневник, и в целом говорит несколько добрых вещей. Я очень устала от тихого хейта в свой адрес, и от ее слов мне как будто становится физически лучше, пусть и ненадолго. Ласковое слово и кошке приятно, справедливо замечает соседка.

Утром пытаюсь немного поиграть в Animal Crossing, потом — в «Гробницу кошмаров» с друзьями. К середине партии мне становится совсем плохо, и я отключаюсь (во всех смыслах). Соседки пару раз заваривают мне клюкву с лимоном и уговаривают съесть хотя бы банан. Температура скачет за 38, мне дают таблетки, делают укол, но температура продолжает расти.

Вечером у нас появляются сразу две новые соседки. Одна из них — доктор в одной из городских поликлиник. Дежурный врач говорит, что рентген показал у нее пневмонию, но результатов теста на коронавирус пока нет. Уже нет сил спрашивать, почему ее кладут в нашу палату.

У меня озноб. Я пишу главреду и рассказываю про врача. Ровно через пять минут за мной приходят: по распоряжению заведующей меня переводят в палату на другом конце коридора. Я в тупом шоке, соседки помогают мне собрать вещи и отнести до новой палаты, она рядом с постом.

В маленькой трехместной палате девушка чуть старше меня и взрослая женщина. Я кидаю вещи возле тумбочки и ложусь на кровать. Девушка занята какой-то сложной многоцветной вышивкой. Она рассказывает, что это палата ДМС, и смеется: «В жизни не видела таких палат ДМС». От обычных палат ее отличает, кажется, только количество коек — ну и покрывала тут поприкольнее.

Тараканы здесь тоже есть, говорят новые соседки. Ложусь на кровать и начинаю гадать, почему меня сюда перевели. Чтобы меньше возмущалась? Чтобы не писала про врача с пневмонией? Чтобы что?

С поста постоянно слышно Jingle Bells — эта мелодия играет каждый раз, когда кто-то из пациентов жмет на кнопку «Вызов» у своей кровати. В какой-то момент мелодия прекращается, и я проваливаюсь в сон.

Четвертый тест на вирус. Понедельник, 13 апреля

Сегодня утром мне намного легче, хотя температура 37,5. Завтрак: пара таблеток от температуры, йогурт и чашка черного чая. Новая соседка показывает на коробку из-под него и с улыбкой говорит, что работает на этой чайной фабрике.

Из коридора слышу отрывки переговоров медперсонала, что-то про реанимацию и про перевод в другую палату. Постоянно слышу Jingle Bells — нам эта мелодия будет сниться, шутит соседка — та, что чуть старше меня. Новые соседки мне нравятся, но я уже скучаю по прежним.

Капельницу сегодня ставит медсестра с красивыми бровями. Сообщаю ей, что у меня забился катетер. Она вытаскивает его и ставит новый — теперь в левую кисть. После капельницы и уколов разглядываю правую. О том, что там неделю стоял катетер, теперь напоминает только небольшая красная точка.

В этой палате у меня нет розетки у кровати, это очень неудобно. Обсуждаем с новой соседкой самоизоляцию. Она рассказывает, что с 13 марта сидела дома с детьми и наблюдала, как народ во дворе занимается йогой. Ну штош.

Ко мне снова приходит психотерапевт. Пересказываю ей события прошлого вечера. Говорю, что мне страшно здесь оставаться и я хочу домой. Что меня раздражает, что нам не сообщают отрицательный результат теста на коронавирус. Персоналу тоже не сообщают, уточняет она. Мне страшно и меня это бесит. Я не верю, что так сложно отправить человеку сообщение.

Не понимаю, как я буду физически и психологически восстанавливаться после больницы. Психотерапевт говорит, что при выписке будет рекомендовать мне антидепрессанты.

Они мне явно понадобятся. Я смотрю в окно, на улице идет дождь. С. привозит мне несколько упаковок разводного картофельного пюре и супа и пишет: оказывается, сегодня передачи не проверяют. ***** [Черт побери]. ***** [Это возмутительно]!!! СЕРЬЕЗНО???? То есть в пятницу в пункте приема передач шмонали каждый пакет, а сегодня можно было передать мне фактически что угодно, хотя правила остались те же? Мне хочется поорать в подушку, но новая палата очень маленькая, а соседки еще не знают, что я ******** [ненормальная].

Заходит мой лечащий врач, она говорит, что теперь у меня будет другой лечащий врач — та девушка, с которой я общалась при переводе сюда. Рассказывает, что моих прежних соседок выписывают: одну завтра, вторую — в среду, после результатов КТ. По-доброму смеется над моим «бич-пюре». Немного обсуждаем подобную еду в контексте путешествий на поездах дальнего следования. По моему дневнику заметно, что я со временем стала спокойнее, говорит врач. Я не уверена, что это так, наверное, я просто смирилась со всем. I AM LOSING MY SHIT HERE.

Днем у меня взяли еще один мазок на коронавирус, по факту — это уже четвертый. Первый брали за пару часов до госпитализации, второй уже в больнице, третий — в пятницу, но тест оказался бракованным. Врач говорила — хорошо, что быстро заметили, что тесты бракованные.

Вечером ничего особо не делаю, пересматриваю Community, иногда отвлекаюсь на Animal Crossing. Температура вечером, кажется, 37, но чувствую себя нормально. Девушка с соседней койки рассказывает, что в этой части отделения у нас веселые соседи. Есть буйный дедушка, которого привязывают — его жене звонили с просьбой забрать его отсюда, но она, видимо, не торопится. Есть бабушка, которая любит развлекаться нажатием на «ВЫЗОВ» (Jingle Bells, помните?).

Засыпаю с мыслью о том, что завтра будет КТ. При хороших результатах я очень скоро окажусь дома. Пожалуйста, пожалуйста.

Коронавирус для всех. Вторник, 14 апреля

Сегодня утром температура нормальная. Посмотрим, продержусь ли я так до вечера. На завтрак съедаю йогурт и обнаруживаю, что это последний: утром еще сохранялась наивная надежда, что при хороших результатах КТ завтра меня выпишут и больше передавать сюда ничего не нужно.

Опять приходит моя любимая медсестра — сегодня последняя капельница, попозже уберут катетер. Наконец-то я смогу спать, положив руку под подушку. Я очень радуюсь и после капельницы довольная ем печенье, еще из той передачки от редакции и подруг, в которой были «Покемоны». В них, кстати, наконец-то будет удобно играть — но у меня разрядилась приставка, а в палате две розетки на троих, и обе не у моей кровати.

Теперь я чаще смотрю в окно, потому что моя кровать стоит прямо у него. Днем замечаю, как на улице резко становится пасмурно. Какое-то время крупными хлопьями валит снег, снимаю несколько видео и бумеранг для инстаграма. В какой-то момент меня забирают на КТ, на этот раз — в другое отделение, там на стенах ничего не висит.

Я все еще кашляю — но я всегда кашляю. Это мой обычный, нормальный кашель. У меня нет температуры и в целом мне уже редко бывает прям ПЛОХО. Кажется, я пришла в норму. Жду результатов КТ, как собака ждет вкусняшку, которая уже в руках у хозяина. Еще немного, и документы на выписку будут у меня.

Новый лечащий врач спешит меня расстроить. Еще вчера, говорит она, при хороших результатах КТ я бы выписала вас без вопросов, но с сегодняшнего дня другая вводная от руководства. Суть в том, что ни меня, ни других пациентов не выпишут, пока госпиталь не получит два отрицательных результата теста на коронавирус.

Один — по тесту от 7 апреля — уже получен. Сегодня. Отрицательный. Второй тест мне сделали в понедельник, и ждать теперь в лучшем случае до четверга-пятницы. В целом, ждать его можно до недели, при условии, что ничего не потеряется и все такое.

Позже приходят результаты КТ — мою пневмонию вылечили. Море антибиотиков, страдания с венами, тонны потраченных нервов — моих и персонала — все было не зря и это очень круто. Но я не прыгаю от счастья, а только сильнее расстраиваюсь. Теперь я просто занимаю чье-то место.

Перед сном одна из моих соседок смотрит сериал, по отрывочным фразам я нахожу его в интернете — это «Пророк Юсуф». Он упоминался на «Кинопоиске» в нашем тексте о фильмах и сериалах, которые смотрят в российских колониях.

А теперь спокойная часть закончилась, и я расскажу про ****** [кошмар].

У нас в отделении уже есть пациенты с подтвержденным коронавирусом. Точное количество мне неизвестно. Одна пациентка лично рассказала мне о положительном результате своего теста, о других она узнала от персонала. Такие пациенты останутся в госпитале до тех пор, пока не будет два отрицательных результата теста на коронавирус — то есть, примерно еще на две недели. Это как минимум — и если не будет никаких осложнений.

Если мой результат будет положительным, то же самое ждет и меня.

Никакой сортировки пациентов по палатам тут нет, все лежат вместе и ходят в один туалет. В палатах стали чаще убираться, все протирают хлоркой, раз в день нам примерно на полчаса привозят аппарат для дезинфекции воздуха, но ПОЧЕМУ-ТО меня это особо не успокаивает. Я уверена, что в той или иной форме коронавирусом в этом отделении переболеют все.

Петербургский комитет по здравоохранению 9 апреля сообщил, что наш госпиталь примет больных коронавирусом — как я уже говорила, по факту это началось гораздо раньше. Вообще, чиновники очень здорово это придумали, но почему-то не подумали о том, кто и какими средствами будет этих пациентов лечить.

То, что здесь выдают персоналу, у меня даже язык не повернется назвать «защитой». Да, иногда я вижу медиков в респираторах. А иногда я вижу своего лечащего врача в повязке из марли. ИЗ МАРЛИ, АААААААА! И вместо нормальных защитных скафандров — полупрозрачные комбинезоны, которые выглядят так, словно могут порваться в любую секунду от одного неосторожного движения.

Наверное, все это очень эффективно защищает врачей и другой медперсонал, просто я очень глупая и ничего не понимаю. Я ведь не работаю в комитете по здравоохранению, в конце концов. Я, кстати, даже не уверена, что эту защиту именно здесь выдают, и люди не покупают ее за свои деньги. И имеют возможность сменить тогда, когда это необходимо.

И это все — для людей, которые сутками на ногах и работают с десятками пациентов. Но по телику скажут, что у нас все хорошо.

Зато на территории военного госпиталя в Пушкине Минобороны неспешно строит инфекционный корпус. Сдать его обещают к середине мая. Новый корпус будет на 60 мест — именно столько нам как раз не хватает, чтобы победить пандемию коронавируса в Петербурге и Ленинградской области. Вам самим не смешно? Я две недели лежу в коронавирусном отделении — и мне, честно, не смешно.

У пациентов в нашем госпитале защиты нет вообще никакой. У меня с собой маска, которую я стираю, и антисептик, которым я обливаю все, до чего могу дотянуться. У многих нет даже этого. Если у пациента в нашем отделении начинаются серьезные проблемы с дыханием, говорит моя новая соседка, его отвозят в реанимацию. Только есть проблема. Отделение в госпитале как бы не одно, да и реанимация как бы не резиновая. Я вижу, сколько вокруг меня стариков, сколько лежачих больных — и мне страшно за них.

А сейчас еще один момент, с которого мне сегодня знатно сгорело, особенно после истории «Базы» про «Макдональдс». На фоне всего вышеперечисленного может показаться каплей в море, но я считаю важным обратить на это внимание. Так вот, я узнала от сотрудников других отделений, что в госпиталь можно передавать еду для медперсонала: пиццу там, пироги, торты — это не запрещено, нужно только сказать, чтобы кто-нибудь из сотрудников ее забрал. Я обрадовалась и заказала в свое отделение пиццу, предупредила об этом своего прежнего лечащего врача — и знаете, что?

Врачу сказали, что нет, ничего не знаем, у нас тут карантин и не положено. Даже для медперсонала ничего такого не положено. НЕ ПОЛОЖЕНО АААААААААААА!!!! Как же мне это надоело. Держать всех пациентов с разными диагнозами — это, значит, ОК, а как передать врачам горячую еду — так у нас, ***** [блин], сразу карантин!!! Аллергия на «НЕ ПОЛОЖЕНО» убьет меня раньше, чем любой вирус.

Рано или поздно, меня отсюда выпишут. А ****** [кошмар] отсюда никуда не выпишут.

Вечный Новый год. Среда, 15 апреля

С утра наблюдаю в окно, как две женщины несут через двор большой похоронный венок. На улице ярко светит солнце, но почему-то кажется, что там холодно. Открываю прогноз погоды: сейчас за окном четыре градуса тепла. Ну, так я и думала. Немного размышляю о том, стоит ли мне помыть голову, если очаг пневмонии в легких вылечили и температуры нет. Прихожу к выводу, что не стоит.

Все та же медсестра приходит ставить капельницу моей соседке, за приоткрытой дверью в палату снова слышно Jingle Bells. Спрашиваю: а эта мелодия всегда была или ее под Новый год поставили? Медсестра рассказывает, что приходил мастер, настраивал звонок — теперь это уже всем надоело, но никто не знает, как поменять.

Я уже настолько привыкла к катетеру, что теперь смотрю на руку и удивляюсь — куда он делся? На самом деле, если катетер хорошо поставить, с ним некомфортно только поначалу. Через пару дней просто о нем забываешь, хотя в этом тоже есть свои минусы — лучше следить и быть аккуратным, чтобы он не выскочил.

Теперь я без труда могу поднимать самый большой чайник, наполненный до краев, чтобы налить себе кипяток в кружку. На ручке у чайника прикольная шершавая вставка из дерева.

Днем я жду С., он привозит мне еще еды, на случай, если придется ждать выписки до понедельника. У меня остались только большая упаковка пюре и суп со «звездочками», которые нужно варить в кастрюле. Это непозволительная роскошь. Спрашиваю С., распустились ли почки на березе во дворе госпиталя. Не распустились — все веселье для меня еще впереди.

В палату заглядывает моя прежняя соседка, обсуждаем с ней и новой соседкой, как у нас у всех дела, и как кто держится. Прежняя соседка говорит, что к ней заходила заведующая.

Приходит лечащий врач, обсуждаем с ней важные вещи про мой иммунитет. Потом она говорит, что начнет готовить документы на выписку — меня отпустят, как только госпиталь получит отрицательный результат моего теста на коронавирус. День в день, если результат пришлют до 15:00.

О том, что он может быть положительным, я даже не думаю. Я уверена, что скоро попаду домой и освобожу эту койку для кого-то, кому она явно нужнее. Вокруг этой мысли постоянно возникают новые страхи, но я собираю их в комок и заталкиваю поглубже. Вечером обсуждаю их со своим редактором, который звонит мне в зуме (он хотел в фейсбуке, но я пользуюсь однотонной больничной стеной и ставлю разные фоны, например, с патриархом).

Перед сном немного смотрю Community, потом залипаю на ютубе. Засыпая, думаю о том, что скоро мне станет не о чем рассказывать — но это, наверное, и к лучшему.

«Выход». Пятница, 17 апреля

Сегодня я ни на что особо не рассчитываю и мысленно настраиваю себя на перспективу пролежать в госпитале все выходные. Один сотрудник свалился с пневмонией, рассказывает утром мой лечащий врач. Страшно каждый день, добавляет она.

После завтрака я выхожу в коридор, чтобы заварить последний пакетик чая. В коридоре абсолютно пусто — не вижу даже никого из персонала. За чаем прикидываю, что попросить в передачку, чтобы пережить выходные. Теперь разрешили передачки по субботам, говорит соседка, с полудня до двух. Мне уже даже не интересно, с чего это вдруг.

Я уверена, что не увижу врача до вечернего обхода, но она возвращается гораздо раньше и с порога объявляет новое распоряжение: всех бессимптомных выписывают домой, не дожидаясь результатов второго анализа на коронавирус. Всех бессимптомных — значит, и меня тоже. Очевидно, нужны койки для новых пациентов, которым явно хуже.

Быстро собираю свои вещи и убиваю пару часов, играя в Animal Crossing — просто летаю на рандомные острова и рублю там деревья, потом возвращаюсь домой и продаю древесину енотам в лавке. Соседки — новые и прежние — радуются за меня. Я за себя тоже очень радуюсь, но в душе до последнего боюсь, что вот-вот вернется врач и скажет, что все передумали и меня оставляют.

Выношу мусор, протираю от пыли ботинки, коротко прощаюсь со всеми и быстро ухожу. Ориентируюсь на таблички «выход», которые приводят меня в приемное отделение. У стены в ряд стоят коляски, кроме охранника и меня здесь больше никого нет. Называю охраннику свою фамилию, он открывает мне дверь ключом, и я выхожу на улицу.

На улице ярко светит солнце и дует сильный ветер. Пару минут просто стою на крыльце, потом начинаю искать С. — он приехал с другой стороны. Я в маске, и у меня дико запотевают очки, от солнца еще и щурюсь, но мне ******* (отлично). Находим окно моей первой палаты и машем соседкам на прощание. Я очень надеюсь, что их тоже скоро выпишут.

Заезжаем в «Макавто» за картошкой, о которой я думала последние несколько дней. Если честно, по количеству машин и людей непохоже, что в городе ввели карантин. Вчера «Фонтанка» писала, что Смольный думает про электронные пропуска по типу московских. Но меня это в любом случае не касается — впереди две недели «самоизоляции» под контролем сотрудников районной поликлиники.

Узнаю ли я результат своего последнего больничного теста — хороший вопрос. Будут ли мне делать новый — хороший вопрос. Сил на размышления у меня нет, я даже не могу придумать, что именно хочу заказать себе на ужин. Наверное, ничего. С. уезжает, я беру в руки горшок с погибшим растением и долго смотрю на последние целые листья, которые усыхают по краям. Его уже не спасти.

***

Спасибо всем сотрудникам моего отделения — ваши усилия помогли мне справиться с болезнью.

Спасибо всем, кто меня поддерживал — ваша забота помогла мне это выдержать.

Спасибо всем, кто писал мне гадости — ваша ненависть сделала меня сильнее.

Спасибо всем, кто читал этот дневник. Оставайтесь с нами на «Медиазоне».

И будьте здоровы.